«кальонджу» (солдат морской пехоты, набранной из жителей Анатолии).
– Ты молчишь? – спросил султан у сестры.
– Скажу, – отвечала Эсмэ. – Женское сердце подсказывает мне, что я останусь вдовой, и... кто станет моим мужем?
Вторым ее мужем будет тот свирепый янычар, который сейчас в болгарском Разграде торговал скотом на базарах, и, обходя ряды торгующих крестьянок, он пальцем пробовал на вкус деревенское масло.
– Дрянь! – и вытирал пальцы о свои шальвары...
Вот этот человек и станет мужем прекрасной и умной Эсмэ.
Светлейший перевернулся на другой бок. В животе сильно бурлило. Сам виноват. Нельзя же шампанское заедать репой! В покоях князя шумело, будто роились шмели над старой колодой. Это в углу бродили кислые щи, запечатанные в бутылках, и в каждую бутыль была брошена изюминка – для приятного брожения.
– Щей хочу! – капризно крикнул Потемкин.
Мигом вбежал казачок, открыл бутыль – и в потолок ударила пенная струя фонтана, обрызгавшая светлейшего. Казачок скакал и прыгал, силясь рукою удержать щи в бутыли.
– Где изюминка? – заорал князь, отряхиваясь. – Куда ты, байстрюк, подевал мою изюминку?
– Эвон, – показал мальчишка на потолок.
Изюминка прилипла к потолку, вызвав новые эмоции.
– Жаль, – сказал светлейший. – Привык я кислые щи закусывать сладенькой изюминкой...
Снова лег. Прислушался к животному бурчанию. Вспоминал, что сделано, а что предстоит сделать. Дернул сонетку звонка:
– Саблю мне... ту, что с рубином в эфесе.
После чего велел звать из госпиталя янычара, которого недавно привезли на телеге – всего изрубленного. Светлейший с интересом осмотрел его голову, всю в шрамах.
– Хорош! Тебя, братец, казаки, вижу, будто капусту, саблями шинковали... Сознавайся, сколько наших угробил?
– Не помню, – поежился янычар.
– Умен, если не помнишь. Я ведь думал, что ты не жилец на свете... Водку, скажи, пьешь?
Янычар от водки не отказался. В разговоре выяснилось, что по имени он Рашид-Ахмет-ага, сам из племени лазов, живущих в Колхиде, смолоду немало разбойничал, грабя и турок, потом служил султану, у которого и стал «агою» (начальником).
Одинокий глаз Потемкина источал жалкую слезу:
– Возблагодари Аллаха, что наши лекари, почитай, из могилы тебя вытянули. Но казаки сказывали, что драчун ты храбрый, мы таких уважаем, в знак чего и дарю тебе, яко офицеру, вот эту саблю... с рубином, видишь? А теперь – убирайся.
– Куда? – оторопел Ахмет-ага.
– Хоть к султану, хоть обратно в Колхиду, нам все равно...
В самый разгар лета 1791 года Потемкину доложили, что Измаильский отряд Кутузова форсировал Дунай, перенеся боевые действия на его правый берег, он атаковал и рассеял турецкий «табор», захватив немалые трофеи, даже знамена и пушки.
Об этом же вскоре известился и султан Селим.
– Все неприятности со стороны Севера приходят от одноглазых, – сказал он. – Может, именно эти кривые шайтаны и приносят русской царице удачу?..
Флот ушел в море – для расправы над Ушак-пашой.
Над мечетями и банями Константинополя опустился покой жаркого летнего зноя, из дверей кофеен слышалось ленивое звяканье кувшинов с прохладной водой и чашек с черным кофе. Была душная августовская ночь, когда Селим III пробудился от выстрелов с Босфора. Напротив дворцового мыса Сарай- бурну стоял корабль, выстрелами из пушек умоляя о помощи. Султан с трудом признал в нем «Капудание» – алжирского флагмана Саид-Али. В темноте было не разглядеть, что с ним случилось, но вскоре к Вратам Блаженства доставили паланкин, в котором лежал израненный Саид-Али («страшный лев Алжира и любимый крокодил падишаха»). Носильщики опустили паланкин на землю.
– Вижу тебя, – сказал султан, – но где же... флот?
– Прости, султан, сын и внук султанов, – отвечал Саид-Али, – я не знаю, где флот. Корабли раскидало по морю от самой Калиакрии до берегов Леванта... флота не стало!
Адмирал Федор Федорович Ушаков полностью уничтожил его у Калиакрии, что тускло помигивала маяком возле берегов болгарской Варны. «Льву» и «крокодилу» Саид-Али еще повезло – он с трудом дотащил на обрывках парусов своего флагмана до рейдов Босфора, имея на борту «Капудание» полтысячи раненых, а другие корабли... пропали! Эсмэ не плакала:
– Кажется, я стала вдовой и... невестой.
Очень долго не было вестей от капудан-паши Кучук-Гуссейна, который блуждал возле Трапезунда, боясь возвращаться домой, чтобы избежать гнева султана и холодного презрения любимой жены.
Константинополь в эти дни опустел: богатые турки спешно покидали столицу, охваченную ужасными слухами, будто грозный Ушак-паша на всех парусах летит к Босфору, чтобы в ярости пушек оставить от турецкой столицы лишь груду развалин...
Султанша Эсмэ гневно внушала брату:
– Разве ты сам не видишь, что все кончено? Потемкин в Яссах недаром бездельничает, ожидая от тебя новых послов, чтобы они просили его о мире...
Осенью, когда переговоры уже начались, в Константинополе узнали о странной и подозрительной смерти Потемкина.
– Жил, как лев, – сказал о нем Селим III, – а умер вроде бездомной кошки, сожравшей отравленное мясо... Мне жаль его! Это был достойный враг и благородный противник.
29 декабря 1791 года был подписан Ясский мирный договор, который закреплял Крым и Кубань за русскими, Турция обязывалась оградить Кубань от разбойничьих набегов диких ногаев, султан не смел более предъявлять претензии на владение Грузией, а сама Россия, отказавшись от миллионных контрибуций, уступала туркам Молдавию, захваченную ее войсками. Главные цели Второй русско-турецкой войны были достигнуты: Россия утверждала свои права на обладание Черноморьем – это был «русский Левант», широко раскинувшийся от Одессы до кавказской Анапы.
В мрачном настроении султан Селим III навестил прекрасную Эсмэ, и она, чтобы утешить брата, запела ему о стыдливой розе, на лепестках которой по утрам выступает не роса, а капельки пота – священного пота самого Магомета!
Впервые за много лет хвосты черных кобылиц перестали развеваться над Вратами Блаженства султанского Сераля: мир!
Рашид-Ахмет-ага вернулся из плена в столицу султана, снова украсив свою голову шапкой из серого войлока, по бокам которой болтались два лоскута, похожие на волчьи уши. По чину янычара, он сразу начал буянить, в частых драках и ругани требуя для себя особого почитания. Хвастая новой саблей, полученной в дар от Потемкина, он в кофейнях разрубал ковровые паласы, одним ударом сметал с полок ряды медных кофейников и звончатых чашек. Его вязали пожарные, его волтузили стражи порядка, он вытирался от плевков бродячих дервишей, но продолжал буянить, во всю глотку распевая:
Своего угла у Ахмета не было, ночевать в казармах он не любил, и потому привык проводить ночи на пристани Галаты, с головой завернувшись в янычарскую бурку. Сваленная из плотной верблюжьей шерсти, бурка стояла колом, словно сделанная из жести, и, когда Ахмет закутывался в нее, она принимала форму сторожевой будки, в которой тепло и уютно.
В кругу своих янычар ага охотно показывал голову в шрамах; на Эйтмайдане, стоя в длинной очереди ради получения дармового куска мяса, Ахмет не раз обнажал свое жилистое тело, и ценители чужих подвигов с восхищением насчитывали на нем до полусотни рубцов от сабельных ударов.
