Одновременно он отправил другое письмо, в котором выразил тонкое понимание того, как Запад влияет на дела Востока: «Кажется, – депешировал Кутузов, – Порта избрала себе за градусник хорошие или плохие события, происходящие у якобинцев...»
Он рассуждал перед своим поверенным Хвостовым:
– Османы уже сколько веков взирали на Францию, яко на своего лучшего советника, и при этом не возникало поводов для взаимных конфликтов, ибо империя Османов и королевская Франция никогда не имели общих границ, кои порождают подобные конфликты. Я вот почасту не сплю и думаю: как изменится их сердечный альянс, ежели изменятся границы между Востоком и Западом, и что скажут в Серале, если вдруг – в недобрый час! – турки окажутся соседями якобинцев?..
Слова Кутузова оказались пророческими.
В это время Декорш делал все возможное, чтобы возбуждать турок против России, утверждая, что условия Ясского мира оскорбительны для всего мусульманства. «Через софизмы Декоршевы, – докладывал Кутузов в столицу, – духовенство турецкое уверено, что истребление (якобинцами) закона христианского во Франции сближает якобинцев с мусульманами...» Вывод о духовном братстве мусульманского мира с якобинской идеологией выглядел анекдотично, но в нем заключалось немалое зерно истины.
Ахмет-ага пришел в мрачном настроении, известив Кутузова, что пропаганда Декорша имеет успех:
– В кофейнях теперь толкуют, что якобинцы стали для турок братьями, ибо они отвергли заповеди Христа, а храмы свои разрушили, что мусульманам очень приятно. А наши министры, ослепленные их победами в Тулоне и на Рейне, не мешают Декоршу...
От болтовни Декорш вскоре перешел к делу, предложив союз якобинской Франции и султанской Турции – опять-таки против России! Наконец, местные якобинцы, французы и улемы, стали толпами шляться перед русским посольством. Они выкрикивали угрозы по адресу посла Екатерины, глумились над Россией, иногда швыряли камни в стражей, однажды разрядили свои пистолеты в окна посольства... Этого снести было нельзя!
Протест Кутузова противу беснующихся якобинцев возымел силу стараниями великого визиря, и вскоре Селим III повелел всех якобинцев-французов выслать из турецких пределов.
Быть послом великой державы, особенно в стране, которая побеждена этой державой, – задача архисложная: с одной стороны, следует быть твердым, чтобы отстаивать условия мира, с другой стороны, следует быть и мягким, дабы излишне не ущемлять самолюбие страны, и без того униженной. Михайла Илларионович знал, что быть в Турции любимым – совсем не надобно, но быть авторитетным – он обязан! Потому-то его искренне порадовало мнение султана, которое он высказал визирю Юсуфу, а тот передал Кутузову: «Странно видеть этого русского посла, столь свирепого в баталиях с нами, который способен покорять нас своей любезностью...»
Сейчас пираты беспокоили Михайлу Илларионовича.
– Николай Антоныч, – указал он Пизани, – ну-кась, зачти седьмую статью трактата Ясского мира, что там сказано о корсарах берберийского берега?
Пизани внятно зачитал 7?ю статью договора, по которому Турция обязалась, чтобы ее паши Алжира или Туниса русских судов в Средиземном море не трогали и не грабили.
– А коли корабль какой и захватят, – заключил Пизани, – так все убытки России должна уплатить казна султана турецкого.
– Вот то-то! – сказал Кутузов. – Даже негоцианты Венеции, уповая на эту седьмую статью, стали плавать под флагом великороссийским, а пираты не унялись, в Архипелаге греческом бесчинствуя, так не пора ли Селиму своей мошной потрясти?..
С этим он навестил дворец Эйюб, где застал «маленького» капудан-пашу пребывающим в неге. Кучук- Гуссейн был, пожалуй, добрым союзником Кутузова в отрицании якобинства, через него, мужа султанши Эсмэ, посол мог влиять на самого Селима III. Выслушав о пиратских разбоях, капудан-паша сказал, что грабеж в Средиземноморье – беда общая:
– Бербейские паши и беи грабят не только вас, но суда греческие, голландские и прочие. Что тут можно сделать, если, в час грабежа зачатые, между грабежами рожденные, они без грабежа и жизни не видят, убеждать корсаров не грабить – это все равно, что им сказать – не дышите.
Кутузов был готов к уклончивому ответу.
– Ранее французы от корсаров тамошних страдали, горестно на весь мир завывая, а ныне французы, став якобинскими, сами пиратами заделались... Вот в чем беда! – сказал посол. – Теперь и якобинцы грабят русские корабли с товарами. По сей веской причине, коли вы, турки, сами с пашами Туниса и Алжира справиться не способны, государство Российское вправе от вас требовать, чтобы вы пропустили через Босфор наши боевые фрегаты для охраны русской торговли в Архипелаге.
Кучук-Гуссейн сказал, что министры сего не дозволят:
– Если в древности цари византийские Босфор цепями перегораживали, чтобы никто не залезал в Черное море, так и султаны турецкие всегда берегли Босфор, чтобы из Черного моря тоже никто не плавал мимо твердынь мусульманских. Знаю, что скажут наши министры: пустить русских в воды турецкие – это все равно, что пустить их в гаремы наши.
Кутузов обозлился, но отвечал спокойно:
– Мы, русские, в вашем «гареме» уже не раз побывали, и если вы не пускали нас в Архипелаг через проливы свои, так мы туда через Гибралтар все равно заглядывали. Надеюсь, вы нашего Орлова Чесменского не забыли, а его эскадра не только в Ливане и не только в Египте, но даже в Тунисе побывала...
Новые заботы одолевали посла российского.
– Ляксандра Семеныч, – спросил он Хвостова, расстроенный, – откель взялся фальшивый слух, будто Турция внове крови алкает, готовая к нападению на Русь-матушку?
Поверенный растолковал: Дунайские княжества, возбуждаемые агентами якобинских клубов Парижа, бурлят слухами, будто бы Суворов грозится пройти маршем до самого Босфора, почему якобы султан и решил упредить нападение своим ударом.
– Чушь какая! – фыркнул Кутузов. – Бухарест сплетни разводит, язык тянет – ради чего я тут сижу и беды новой не вижу?..
Екатерину он успокоил, что в ближайшие годы войны ожидать не следует: финансы Турции расстроены, в налогах даже цыган обобрали до нитки, крепости разваливаются, флот гниет на приколах, а новые корабли еще на верфях, паши живут всяк по себе, султану не подчиняясь, мятежи в Аравии и Румелии, Каир бурлит возмущением... Где им тут воевать с нами?
– Паче того, – диктовал он в конце письма, – как турки на войну могут решиться, ежели близ Дуная стоит наше войско, предводимое Суворовым – тем славным мужем, который уже не раз наносил жесточайшие раны честолюбию мусульманскому... Точка! Курьер выспался? Тогда готовь новую почту...
Миссия Кутузова близилась к завершению.
Уже повеяло весной 1794 года, когда он неожиданно получил большое удовольствие. Как раз в эти дни Париж прислал в Константинополь своего агента Энена, чтобы помогал Декоршу баламутить турок принципами свободы, братства и равенства. Декорш почувствовал, что ему, бывшему маркизу Сент-Круа, не слишком в Париже доверяют, и потому два посла стали выяснять насущный вопрос, – кто из них подлинный «друг народа», а кто является скрытым «врагом народа». Не выяснив этой истины, дипломаты просто передрались, после чего в кофейнях Стамбула немало потешались над ними турки – как эти два «гражданина», еще ничего не сделав, не могли поделить власть. Но этим скандалом якобинская дипломатия дезавуировала сама себя и своих послов, а посему следовало ожидать, что вскоре Париж отзовет их домой, чтобы скандалами не позорились.
– Туда им и дорога! – в сердцах произнес Кутузов. – Этим головам давно пора скатиться в мешок гильотины...
Вскоре он получил странную информацию, будто Конвент, удаляя Энена и Декорша, прочил в послы Бонапарта – того самого...
– Поглядим, каков сей молодец, – говорил Кутузов.
Но близился срок его отъезда, и Бонапарта он не дождался.
