В султане говорило сильное раздражение – этот корсиканец, выгнавший из Тулона испанцев с англичанами, теперь, кажется, вознамерился потеснить на Балканах его, самого султана. Или паша из Тепелены просто издевается над ним, над султаном! Селим уже не раз слал в Янину своих палачей с фирманом, разрешающим отрубить Али-паше голову. Но Али-паша каждый раз успевал отрубить головы гостям на минуту раньше, нежели они успевали ему представиться... Селим III сказал:
– Бонапарт, залезая на Балканы, решил кататься на муравье, держа при этом на руках такого злобного крокодила, каков наш Али из Янины. Но узлы нашего ковра перепутались: аяны воюют со своими пашами, а паши не подчиняются мне, султану...
Опасения подтверждались: французские агенты Бонапарта были замечены уже на Дунае – в крепости Видина, за фортами которой засел янычар Пазван-оглу, там он собрал войско, чеканил свою монету, грабил местных жителей, от его исступленных набегов страдали Сербия и Валахия. Но даже не это смущало султана:
– Пазван-оглу, – сказал он Кочубею, заведомо уверенный, что его слова украсят первую же реляцию для Петербурга, – сделал из Видина оплот для всех, кто недоволен моими реформами, и теперь, связанный союзом с Бонапартом, он угрожает мне походом на мою столицу... Сколько у меня развелось петухов, и у каждого – своя мусорная куча!
Кочубей ответил, что слухами о военной мощи Пазван-оглу не следует утруждать величавое спокойствие души султана.
На это Селим отвечал послу со знанием дела:
– Но в Видин сбегаются не только разбойники-кирджали, к Пазван-оглу бегут и мои янычары, ненавидящие меня за создание в Левенде батальонов «низам-и-джедид»... Вы очень нравитесь моей сестре султанше Эсмэ, – неожиданно заключил Селим.
Кочубей учтиво благодарил, торопливо заведя речь о кирджали. Русский посол – по его словам – не мог понять, каковы социальные причины, заставляющие турка из Анатолии или болгарина из Румелии объединяться в единую шайку, в которой все становились равны, независимо от религии и национальности. Кирджали, жившие исключительно грабежами, золотом расшивали свои куртки, ели они на золоте, возили за собой толпы женщин (гевенди), которые седлали для мужчин коней, а после боя играли им на гитарах...
– Не следует удивляться, – сказал Селим. – Ясский мир, да будут его условия благоприятны Аллаху, оставил без дела множество людей, которым я попросту не способен выплатить жалованье за все те ужасные годы, проведенные ими на войне... Если вам, франкам, плохо живется на родине, вы уезжаете в Америку, а мои турки, если им плохо, убегают в шайки разбойников...
Кочубей не мог не почувствовать, что Селим III искренен, что он действительно озабочен желанием сделать жизнь страны спокойнее и благополучнее, но... как? Что может сделать султан, если даже в его же гареме главный евнух (кызлар-агаси – «начальник девушек») связан с Али-пашой Тепененом, который шлет ему сразу тысячу мешков с пиастрами...
На пристани в Галате, выбравшись из шаткого каика, Кочубей нечаянно встретил французского посла Рюффена. Хотел было молча откланяться «коллеге», но все-таки задержался.
– Милейший Рюффен, – сказал Кочубей, – жестокосердная политика разделяет нас, но я взываю к вашим не политическим, а человеческим чувствам... Стало известно, что едва генерал Жантильи высадился на Ионических островах, как сразу же посадил в тюрьму Корфу российского консула Загурского.
– Простите, об этом я не осведомлен.
– Но вы, – не отпускал его Кочубей, – наверное, достаточно осведомлены в том, что ваш же бравый генерал Жантильи, исполняя приказ парижской Директории, запретил грекам, населяющим острова Архипелага, даже переписываться с русскими... под страхом смертной казни, и несколько норфиотов уже расстреляны!
Поль Рюффен поспешно спрыгнул в каик, крикнув:
– Извините. Спешу. Меня ждут Сладкие Воды...
Али-паша из Янины, Пазван-оглу из Видина...
Эти мятежники бунтовали против Селима, желая лишь для себя славы и обогащения, а Селим все еще надеялся на «шнурок» и «бунчук», чтобы усмирить их, но зато султан испытал настоящую тревогу, когда в Стамбул прискакал гонец из Багдада:
– Славный Буюк-паша Сулейман взывает о помощи...
Родина волшебной сказки о «Тысяче и одной ночи», Багдад был главным городом турецкой Мессопотамии (будущая страна Ирак). Настоящий восточный Вавилон – арабы, турки, сирийцы, курды, евреи, персы, армяне и даже индусы. Багдад всегда казался пустым, словно вымер. С утра до вечера, спасаясь от невыносимой жары, жители укрывались в подвалах, а к ночи вылезали на крыши, спасаясь от духоты. Багдадом управлял Буюк-паша Сулейман, бывший раб – из грузин. Реис-эфенди принял от него гонца, и тот кричал, что Багдад дрожит в страхе:
– От Неджда, из песчаных пустынь Аравии, пришли на берега святого Евфрата кочевники, от которых пышет огнем неверия и кощунства, эти проклятые бедуины дерутся, как львы, а их жены, даже не скрывая лиц под чадрою, рычат, словно голодные тигрицы, озабоченные одним – осквернить святыни Багдада, обобрать драгоценности с могилы святого шейха Гилари, и даже евреи в ужасе, ибо в Багдаде могила их знаменитого пророка Иезекииля... Что делать нам, бедным и слабым?
...Кутузов еще раньше предупреждал Петербург, что в знойном пекле Аравийских пустынь скопилась гроза, молнии которой скоро просверкают и над Босфором, и над Нилом. Михаил Илларионович докладывал, что даже в Каире стали бояться, как бы из оазисов Аравии не явился новый халиф мусульманского мира, который заставит дрожать нынешнего халифа – Селима III.
Кутузову казалось, что государственный кризис Турции совпал с кризисом мусульманской религии, а бедуинов Аравии он, ничтоже сумнящеся, даже называл «якобинцами Востока».
Селим III пребывал в печали. От аравийского шейха Ваххаба возникло агрессивное учение «ваххабизма», а ваххабитов, которые уже ломятся в двери Багдада, не задушить дарственным шнурком, их никогда не задобрить великолепием бунчуков.
– Если этих безумцев, – сказал султан, – сразу не разгромить на берегах Евфрата, то эти сумасшедшие могут осквернить даже Мекку и Медину... Пусть гонец скачет обратно в Багдад и заверит Буюк-пашу, что отныне моя армия к его услугам...
Но турецкая армия Селима III была разбита ваххабитами и постыдно бежала. Кочевники пустынь сражались, как шайтаны, а их жены с бесстыдно открытыми лицами приветствовали вид крови на мужьях дикими воплями. Так начиналось вызревание того государства, тень от которого еще не легла на карты Востока, но которое теперь мы все знаем под именем «Саудовской Аравии».
Ваххабиты еще не раз потревожат наше воображение...
Виктор Павлович Кочубей, собираясь навестить Сладкие Воды, поправил кружевную пену жабо на груди, красуясь перед зеркалом. Николай Пизани услужливо протянул послу его шляпу.
– Конечно, – продолжал Кочубей, берясь за трость, – чего же иного можно ожидать от арабов, если каждый бедуин имеет при себе сразу два кошелька. В одном – просто деньги, а в другом – деньги, побывавшие в руках османлисов. Турок арабы считают «нечистыми», ибо с игом Османов арабы в полной мере вкусили не только тиранию, но узнали взятки, жестокости и обманы...
Кяатхане (Сладкие Воды Европы) – известное место гуляний – находилось в самой глубине Золотого Рога, здесь всегда царило оживление публики, важно гуляли арнауты-арбанцы с ятаганами за шелковыми кушаками, шлялись одетые по-европейски местные фанариоты, играли духовые оркестры, кондитеры громко нахваливали свои сладости, бегали продавцы холодной воды, подкрашенной розовым сиропом, крохотные ослики влекли по дорогам евнухов – красовались гаремные жены, кокетничавшие одними глазами, сами будучи закутаны с ног до головы в просторные белые балахоны, чтобы скрадывались очертания их фигур, – все это вдруг напомнило Кочубею столь непохожие гулянья петербуржцев на Островах невской столицы... Пизани, местный старожил и большой знаток сокровенных тайн турецкой столицы, вдруг зашептал:
– Уходите отсюда поскорее, прошу вас.
– В чем причина внезапного испуга? – удивился Кочубей.
