самыми убедительными и логичными. Потому воевода и был сейчас так ироничен, спрашивая друга о результатах киевского вояжа.
– Не избрали его. Он, видишь ли, пожелал благородство проявить и сам в мою пользу отказался, – помрачнел Константин.
– Так ты теперь царь?! – вытаращил на него глаза Вячеслав. – Ну, поздравляю. Слушай, покажи корону, а? Я ведь ею так и не успел полюбоваться перед твоим отъездом.
Царский венец действительно был изготовлен рязанскими златокузнецами буквально перед самым отъездом князя в Чернигов. Потому воеводе и не удалось его увидеть – было не до того.
– Я ее в Киеве оставил, – сознался Константин.
– Слушай, ты совсем, что ли, заработался? – возмутился Вячеслав. – Я смотрю, одичал ты, пока меня не было. Договоры кровью подписываешь, чтоб чернила сэкономить. И с короной тоже. Ты здесь, а она – там. Сопрут ведь, как пить дать сопрут.
– Да не выбрали меня, – досадливо морщась, пояснил князь. – Там такая буча поднялась, хоть святых выноси. Отца Мефодия, правда, поставили в митрополиты, да и то со страшенным скрипом. А царя на Руси как не было, так и нет.
– Ну и хрен с ним, – беззаботно отозвался воевода. – Подумаешь, царь. Татар раздолбаешь, так эти Рюриковичи еще просить тебя будут, чтоб согласился, а ты, понятное дело, поломаешься, покочевряжишься, молоко себе за вредность выторгуешь, ящик водки с них сдерешь, ну и по мелочам – отпуска дополнительные, оклад повышенный, питание удвоенное…
– Остапа понесло, – произнес Константин, взирая на вдохновенно витийствующего друга. – Кстати, ты почти угадал. Только не татар, а немцев.
– Не понял? – уставился на князя воевода. – При чем тут немцы и что именно я угадал?
– Ты же не дослушал до конца о киевских делах, – спокойно заметил Константин. – А дальше было так… – Он рассказал о княжеском съезде и спросил: – Теперь понимаешь, почему мне так важно выиграть эту кампанию? Если к лету мы выкинем рыцарей в море, то считай, что корона у нас в руках. И тогда мы на Калку выведем полностью всю Русь.
– Нам и своих воинов хватило бы, – проворчал воевода. – К тому же и времени для их обучения нет, а в своем нынешнем виде русское ополчение… – Не договорив, он пренебрежительно махнул рукой.
– Пусть почувствуют вкус победы, – возразил Константин. – Лишь бы с Прибалтикой заминки не было. Вот послушай, чего я задумал. Для начала…
– Костя! – жалобно взвыл воевода. – Ты мне друг, но сон дороже. Я же с ног валюсь. Давай завтра поутру.
На следующий день Константин неторопливо обсуждал со своим верховным воеводой план покорения Прибалтики и рьяно защищал его от критики, а Евпатий Коловрат в это время уже действовал. Он отчаянно торговался с купцом Петером, сражаясь за каждую куну.
Наконец они договорились о том, что торговец отдаст все запасы сукна, которые так и не доехали из Любека до места своего назначения, по три гривны за постав[97].
Вывалив на стол девяносто тяжелых, тускло поблескивающих серебром, новехоньких рязанских монет, Евпатий весело засмеялся и лукаво заметил:
– Думаешь, выгадал ты? Ан нет. Через седмицу или две, когда все прознали бы о княжеском заказе, ты мне свое суконце дешевле пяти гривен нипочем бы не продал. Так что это князь мой с прибытком оказался.
Купец, заинтригованный тем, для чего вдруг Константину понадобилось столько сукна, только развел руками, изображая уныние, и пригласил дорогого гостя к столу, чтобы спрыснуть сделку.
Он и впрямь оказался в Рязани не просто так, а по поручению рижского епископа, так что вызнать о загадочных намерениях князя было для него жизненно важно.
Когда-то, несколько лет назад, купец угодил в отчаянный переплет. Встретившись с лихим перекупщиком, который сам за бесценок взял шелк у монгольских воинов, Петер занял кучу марок и скупил все, что у того было. Но до Любека товар он так и не довез. Сразу все три его корабля, доверху груженные этим шелком, были ограблены морскими пиратами.
Конечно, былого печального засилья королей открытых морей давным-давно уже не было. Оно стало заканчиваться еще лет триста назад, когда ярл Гальфган Черный собрал вокруг себя на тинге[98] свободных бондов[99] и начал методично вытеснять храбрых викингов из Норвегии. С тех пор самые удачливые морские разбойники успешно устроились на чужбине, вроде Ролло, ставшего под именем Роберта первым нормандским герцогом. Но такое удавалось единицам. Многие просто погибли.
Однако спокойствие в северные моря все равно не пришло. От одиночных искателей приключений и легкой наживы купцам удавалось отбиться. По-настоящему им приходилось плохо, лишь когда морские волки сбивались в стаю. Случалось это редко, но Петеру «повезло».
Если бы он был русским купцом, то у него еще оставалась бы возможность поправить свои дела. Справедливая Русская Правда позволяла в таких случаях рассрочку платежа по долгам, понимая, что «пагуба от бога есть».
Беда заключалась в том, что Любек подчинялся Дании, а там законы на этот счет были совсем другими. Словом, разорение было бы неизбежным, если бы не доброта рижского епископа, ссудившего незадачливого торговца нужной суммой.
С тех самых пор его благосостояние медленно, но неуклонно росло. Не далее как год назад он окончательно рассчитался со всеми долгами. Петер и сам уже давно осел в Риге, возле своего благодетеля, и даже перевез туда всю семью, хотя об этом по совету епископа предпочитал особо не распространяться. Пусть все по-прежнему думают, что он из Любека, так будет куда спокойнее.
Правда, в основном он сиживал в Киеве, где имел не только лавку, но и каменный дом на Подоле, так что в Рязань приехал в первый раз.
А молодой рязанский боярин оказался простодушен и наивен, но главное – болтлив. Уже через пару часов Петер, умело поддерживающий разговор и зорко следящий за тем, чтобы чаша Коловрата все время была доверху наполнена вином, знал почти все.
Оказывается, далеко на юге, одолев местные кочевые племена, жившие близ заснеженных гор, на степной простор вырвались орды диких воинственных кочевников, причем в огромном количестве.
– Наш князь мудр и осторожен, – заплетающимся языком рассказывал боярин. – Он свою опаску имеет, а потому бить их хочет наверняка. За этим и сбирает отовсюду свои полки.
– А не боязно ему оставлять грады без ратных людей? – поинтересовался как бы между прочим Петер.
– Так кругом же все свои, русичи. Лишь близ Кукейноса немцы стоят, но опять же у нас с ними замирье подписано на два лета. К тому же князь меня туда сызнова посылает, чтобы я для надежности еще раз словом епископским заручился и уговор наш продлил, потому как не пришло еще время крошить этого Альберта вместе с орденом. Тут осильнеть малость надо. Но ничего, придет пора, так князь-батюшка и до них доберется, – молвил он угрожающе. – А может, и дожидаться не будет, пока замирье кончится. Да и не уберет он оттуда всех. Князь опаску имеет от литовцев немытых, что по болотам живут, так что немного воев повелел оставить. И малого числа за глаза хватит, чтоб от них отбиться, они же грады брать не умеют. Ну-ка, налей мне еще одну, но чтоб последнюю, – ухмыльнулся он пьяно. – Что-то я припозднился у тебя, а мне еще в путь-дорожку сбираться надо.
Он жадно осушил доверху наполненную чашу, звонко икнул и заметил:
– Слушай, гость торговый, понравился ты мне. И в цене уступчив, и наливаешь не жалея. Хошь, я тебя с собой возьму? Ты же все равно расторговался, так что делать тебе здесь нечего. Прямо до Риги домчу, а там по морю до твоего Любека рукой подать. А поедем-то на санях, да под шкурами медвежьими – лепота. Так и быть, за провоз я с тебя ни единой гривны не возьму. Будешь вместо оплаты меня винцом поить. Полюбилось мне цареградское винцо. Или ты в Волжскую Булгарию по весне нацелился?
Петер только начал подумывать, как бы ему под благовидным предлогом ускользнуть из города, а тут удача сама в руки спешит. Купца даже пот прошиб от такой замечательной возможности угодить своему епископу, доставив самые свежие сведения о ближайших намерениях рязанского князя. К тому же помимо
