Он смотрел на меня со слезами в желтовато-розовых глазах, немного помолчал, громко сглатывая темную слюну, и ударил лапой в камень. Обломанный коготь, похожий на миниатюрный турецкий ятаган, упал у моих ног.
– На память тебе, – прошептал Махишасура и… Вихрь крутанул песчинки, прошлогодние листья…
– Торопиться тебе надо. – Гном стоял рядом со мной.
Он нагнулся, поднял коготь, осмотрел его и, вздохнув, протянул мне:
– Хорошая вещь. Заболеешь – залей его водой и пей по глоточку три раза в день… А теперь ложись на завитушку и дуй к себе. Неровен час помешаешь троллям Космос слушать. Ложись, ложись… Вот так… Держи от меня подарок.
Гном поставил мне на живот бочонок и сунул в зубы кружку.
– Сам попробуешь и приятелей угостишь, – сказал он, стукнув кулаком по пробке. – Счастливо тебе. Глаза… Глаза-то зажмурь!..
– Стой! – услышал я вдруг женский голос. – Остановись, тебе говорят! – И шлепок.
Не открывая глаз, инстинктивно раскинул руки, пытаясь сохранить равновесие. Шлеп, шлеп, шлеп…
– Да слышу я, слышу, – знакомый мужской голос. Кто-то осторожно потянул кружку, и я, разжав зубы и открыв глаза, увидел Милку, вцепившуюся в стоящий на моем животе бочонок. Я узнал Жоркин голос и понял, что нахожусь в салоне остановившейся машины. Вздох облегчения непроизвольно вырвался из моей груди. Еремеева видеть не хотелось.
– Как ты? – спросила Милка. – Да помоги же, мерин!
Руки в клетчатых рукавах выхватили из Милкиных рук бочонок, кружку, еле державшуюся на побелевшем от напряжения мизинце. Я сел и, еще не понимая, что же такое произошло – почему в машине? – обалдело пялился на Жорку, который столь же обалдело разглядывал бочонок и кружку.
– Видал, какой мордоворот? – хохотнула Милка, прижимаясь щекой к моему плечу.
Жорка обидчиво поджал губы.
– Вчера на коленках ползала, а сейчас… – сказал он.
Встряхнув жбан, он вцепился в деревянную пробку. Вытянул ее и кинул на сиденье. Понюхал, сунув нос в отверстие.
– Ты прости, что я тебе адрес… подсунула. Шутка у меня такая была. Познакомлюсь с кем-нибудь и, когда надоест, адрес ему – мол, заходи на рюмку вина. Он, конечно, с цветами или с бутылкой припрется, а ему скажут, что Вострецова давно умерла… А я еще наплету перед этим, дескать, покойница, выхожу иногда и так далее. Мы с Вострецовой здорово похожи… Хохма!
– Особенно для родителей Вострецовой, – сказал я, укоризненно глянув в родные Милкины глаза.
– Да ладно, ладно. Понимаю, дурой была. Молодые елки видны из окошка машины – хорошо-то как!
– Можно подумать, умной стала! – сказал Жорка, наливая из бочонка в кружку. – Оттуда, что ль? – спросил он, глядя на меня через зеркало заднего вида. – Можно глоток?
– Спросил бы сначала! Может, отрава. Расхозяйничался!
Милка привстала, постучала костяшками пальцев по бочонку, понюхала.
– Пусть попробует, – успокоил я, подмигнув им обоим. – И нам дай. Глотка пересохла. И не собачьтесь вы.
– Жорик – молодец. Выручил. – Милка погладила йога по спине. Повернулась ко мне: – В психушку тебя хотели наладить. Еремеев, сволочь порядочная, говорит мне: «Лечить, – дескать, – надо Полякова. В крови гадость обнаружена». А я слыхала: врач сказал, когда тебя обследовал, что все нормально. Пенсне раз десять снимал и надевал. Старенький дедушка. Плечами дергал, кашлял и все глаз твой разглядывал. Чуть не выковырнул. Вон он у тебя и сейчас еще красный… А в Борино машина дожидалась с черными занавесками. Человек десять из Ленинграда приехали – начальство «Посоха»… Еремеев: «Через два дня не проснется, – это он про тебя, – в госпиталь надо». Я к Жорке. Он машину у отца взял и сюда. Еремееву дал по тыкве, три таблетки люминала ему в глотку затолкал.
Я незаметно сунул коготь Махишасуры, красное семечко и пуговицу-диск в карман.
– Черемухой пахнет, – сказал Жорка, причмокнув губами, и протянул мне кружку. – Глотни, старик.
Жидкость в кружке черная, пахучая… Черемуховый привкус ударил по мозгам дурманом. Я, воровато глянув на йога, погладил Милкино бедро.
– Йог, у тебя альбуцид есть? – спросила Милка, поймав мою руку. Сжала легонько. Глаза бархатные.
Взяла из моих рук кружку, отпила и блаженно прикрыла глаза.
– У меня не аптека, – проворчал Жорка, затыкая бочонок.
– Не груби… Включай движок и дави на всю железку.
Милка сунула кружку в рюкзак.
– Соскучилась по тебе, – прошептала она мне па ухо. – С матерью по телефону разговаривала… Сказала, с мужем приеду. Как, думаю, отреагирует? – Повернулась к Жорке и ткнула его пальцем в спину: – На всю железку дави! Оглох? – И, словно устыдившись, приподнялась и чмокнула йога в побагровевшую шею: – Жорик, придешь к нам на свадьбу?
– Если позовете.
– Какая ж свадьба без тебя, – сказал я, не придав значения вылетевшим словам, словно они касались не меня, а кого-то другого. Милка предложила игру, а я ее поддержал – вот и все.
