сценку, разворачивающуюся в широком проходе партера, по которому двигалась стриптизерша, откровенно заигрывающая со зрителями и скидывающая с себя один предмет туалета за другим.
Группа немолодых людей, одетых в одинаковые костюмы с галстуками, среди которой ярким пятном выделялась буйная седая шевелюра моего прямого начальника, очевидно, привлекла внимание полуголой женщины. Остановившись перед ним, она начала зазывно поводить бедрами и сжимать руками свою пышную грудь, рвущуюся из-под тонких кружев открытого прозрачного бюстгалтера. А затем, повернувшись спиной к руководителю советской делегации, этот «продукт» загнивающего капиталистического строя попросил седого полковника расстегнуть ей лифчик.
Жесты стриптизерши и одобрительные возгласы публики вынудили нашего командира протянуть дрожащие пальцы к ее телу и забиться в бесплодных попытках справиться с застежкой, которая не желала поддаваться натиску представителя непобедимой и легендарной армии.
Мучения густо покрасневшего и истекающего потом полковника продолжались бы, наверное, еще очень долго, но женщина, легко щелкнув пальцами по его носу, повернулась лицом к залу и в мгновение ока стянула с себя лифчик, который, как оказалось, расстегивался не сзади, где специально для таких случаев крепилась ложная застежка, а спереди. А потом, очаровательно улыбаясь окончательно смутившемуся офицеру, танцующей походкой продефилировала к сцене, на которой ей предстояло отработать до конца свой номер.
— Понимаешь, нам с тобой надо знать, чем живут эти люди, — сказал мне начальник вечером, старательно отводя глаза. — Это, конечно, не наш театр военных действий, но и здесь можно многое почерпнуть… И вообще, я прошу тебя: не рассказывай, пожалуйста, об этом никому…
Хотите верьте, хотите нет, но я не рассказывал об этом случае в течение многих лет. Почти никому. Если, конечно, не считать своих коллег по политуправлению округа, которым, согласитесь, не мешало чуть больше знать о том, как живут люди за непроницаемым железным занавесом.
Империалистическая пропаганда
Советский военный ансамбль песни и пляски оказался для доверчивых и гостеприимных австралийцев такой экзотикой, что все выступления ребят на пятом континенте проходили с необыкновенным успехом. Артистов не только с восторгом слушали и смотрели, но безостановочно приглашали в гости. И при этом накрывали фантастические по обилию столы, яства с которых вносили существенное разнообразие в то скудное меню, которое мы могли позволить себе на выплачивавшиеся нищенские командировочные.
Лично мне, скажем, особенно запомнился официальный прием, устроенный в честь советских коллег командующим войсками одного из военных округов страны. Запомнился не блюдами и напитками, которых, кстати, было предостаточно, а тем, что на банкете присутствовали не только генералы и старшие офицеры, что могло бы уместиться в нашем сознании, но солдаты и сержанты, что уж точно никак не вписывалось в понятия представителей самой свободной и демократической страны в мире.
Для меня, видевшего генералов только на бесконечных совещаниях, было не совсем понятно, как такое вообще могло происходить. Заметив, как непринужденно беседуют генерал и сержант, я даже забыл о своих обязанностях переводчика и стоял, разинув рот, до того момента, пока руководитель делегации не дернул меня за рукав, возвращая на землю.
— Все это — империалистическая пропаганда, — сказал он мне поздно ночью, милостиво позволяя вернуться в свой номер после очередного рабочего дня продолжительностью в 17 часов. В ходе которого, забыв о еде и отдыхе, я переводил его милые беседы с официальными представителями австралийской стороны и продавцами магазинов, где он покупал вещи для себя и своей семьи, заполнял на английском кучу каких-то банковских документов, вел за него телефонные переговоры и бегал по гостинице, разыскивая для каких-то начальников жесткие мочалки из лыка, которых у зажравшихся капиталистов отродясь не водилось.
Впрочем, если честно, все это меня абсолютно не напрягало. Здоровый организм и восторженно раскрытая для впитывания окружающих чудес психика легко и без малейших протестов справлялся с трехмесячным недосыпом. В конце концов, тело просто не могло противиться неутолимой жажде все новых впечатлений, которые впитывала душа.
Думаю, понятно и то, что я абсолютно не страдал из-за того, что моя демобилизация из рядов Вооруженных сил оттягивалась по причине физического отсутствия в части. Не надо, очевидно, объяснять, почему после возвращения я, не раздумывая, написал рапорт о готовности продолжить службу в армии в качестве кадрового офицера. И, надо сказать, несмотря на откровенный, бесконечный и неистребимый маразм, с которым в дальнейшем регулярно сталкивался, ни разу всерьез не жалел о сделанном выборе. Честное слово.
БЕЛАЯ КОСТЬ
Офицеры
Предыдущий опыт, полученный в учебке и в моем первом военном гарнизоне, позволили мне прийти к целому ряду выводов, важнейший из которых заключался в том, что реальная служба и те «картинки», которые показывали нам писатели и кинорежиссеры, не имеют между собой практически ничего общего. В отличие от нынешней армии, куда никакими пряниками не заманишь действительно толковых молодых людей и где не задерживается ни одни мало-мальски дееспособный офицер (я, естественно, не имею в виду тех, кто вынужден выслуживать квартиру или пенсию), в прежних вооруженных силах было немало действительно грамотных, культурных и образованных людей. И представьте себе, они не растворялись в превалирующей массе тех, кто в лучшем случае мог послужить персонажем для простоватого анекдота на военную тему. Составляя элиту вооруженных сил, такие офицеры не просто добросовестно выполняли свои обязанности, но владели иностранными языками, занимались спортом, много читали и имели собственное мнение по любому, заслуживавшему их внимания поводу.
Могу сказать, что мне очень повезло: за годы офицерской службы я встретил и сдружился со многими военнослужащими, иметь которых под своими знаменами, убежден, сочло бы за честь командование любого государства. Большинство из них уже давно распрощались с армией и вполне успешно применили свой интеллект и приобретенные за годы службы навыки и опыт в политике и бизнесе, культуре и производстве. Истинные представители той славной когорты, которая некогда именовалась «Белой костью», они ярко контрастировали с большинством своих сослуживцев и начальников, в чем я имел возможность убедиться уже в первые месяцы собственной офицерской карьеры.
Лингвистическая проблема
О том, что в Вооруженные силы попадают люди, мало знакомые с родным, но в совершенстве владеющие командирским и матерным языками, я, в принципе, успел узнать еще в учебке, однако, попав в политуправление округа, совсем уж было уверовал, что характерные для ротно-батальонного звена лингвистические проблемы не существуют в крупных штабах. И очень ошибся. Сказалось мое слабое знание армейских реалий, задумайся над которыми я хоть раз, то уж наверняка бы сообразил, что полковниками и генералами становятся именно те, кто прошел звенья взвода, роты, батальона, полка, в совершенстве изучив именно командирский и матерный.
За полтора года срочной службы, признаться, я лишь однажды, во время принятия присяги, держал в руках автомат и имел довольно смутное представление о том, что мне предстоит делать в условиях реального боя. Отцы-командиры, правда, добились от меня полного автоматизма в отдании воинского приветствия на ходу и в положении «стоя», подметании расположения и территории части, накручивании вокруг ног портянок, а также глажке формы и подшивании подворотничков. Более того, особого искусства мне удалось добиться в доведении до зеркального блеска своих сапог, а также в пришивании к только что выстиранному и тщательно отглаженному обмундированию черных погон из сукна с аббревиатурой «СА», расшифровываемой нами как угодно, только не как «Советская армия».
Навыки «погонных дел мастера» немало пригодились мне во время подготовки к параду — первому в жизни торжественному мероприятию, которое должно было подтвердить мое окончательное причисление к светлому лику Защитника Отечества путем совместного прохождения с коллегами по штабу в так называемой «офицерской коробке». Всю ночь, предшествовавшую обязательному в подобных случаях строевому смотру, я чистил и гладил свой парадный мундир, пришивал к нему золотые погоны с двумя крошечными звездочками и прилаживал сиротливый вузовский ромбик и блестящий гвардейский значок, полученный еще в учебке. Да, на моей груди явно не хватало боевых наград, но, разглядывая себя в
