так пусть кто-нибудь, видевший ранее Свистуна, заглянет в повозку да подтвердит.
Вышата некоторое время раздумывал, а затем оглянулся, помахал рукой, подозвал ратника из своих, и что-то тихо ему сказал. Ратник кивнул и удалился с балкона.
Владимиру не понравилось такое публичное пренебрежение, и он сказал:
— А зачем смотреть? Свистун-то, он ведь не даром так прозывается. Уж и гусляры, из тех, что постарше, про него слагают былины да небылицы — мол, как свистнет, так все живое в округе падает замертво.
— Помилуй, князь, — Гостемил склонил голову в бок, — оно, конечно, можно велеть Свистуну умение свое показать, но ведь, как ты только что сказал — все живое! А тут вон народу сколько.
Толпа не слишком верила в то, что свистом можно кого-то убить, но все-таки начала понемногу отступать — от терема и от повозки. Гостемил, держа левую руку на поммеле, обернулся к толпе и еле сдержался, чтобы не засмеяться.
— А ты скажи ему, чтобы вполсвиста только, — предложил Владимир с балкона.
— Вполсвиста, князь? Хмм… Что ж, пожалуй.
Гостемил стукнул в борт повозки кулаком.
— Эй, Свистун! Покажи-ка князю и матери его, княгине, как ты свистишь, но лишь вполсвиста.
— Им не понравится, — глухо сказал Свистун из повозки.
— Ну уж это как знают, — тихо откликнулся Гостемил. — Приоткрой ставню да свистни.
Свистун приоткрыл ставню и выдал длинную трель, затем по восходящей гамме два коротких свиста, и заключительный свист на низкой ноте, выдержал паузу, и повторил комбинацию. И замолчал.
— Ну, не больно-то и страшно, — заметил Владимир.
Толпа стала подходить ближе, осмелев и радуясь этому. Не так уж страшен этот Свистун! Детей им пугают уже третье поколение, разбойник он свирепый, но куда ему супротив нас-то! Мы вот, ежели вместе да сгоряча, и не таких Свистунов приголубливали.
Внезапный свист, точь-в-точь повторяющий комбинацию Свистуна, раздался где-то на севере от Вышгорода. А затем повторился — только теперь уже на юго-востоке. И еще раз — ближе. Толпа застыла на месте. Ратники у дверей терема приняли защитную стойку и стали озираться.
Дверь терема распахнулась, вышел давешний ратник, приблизился и вопросительно посмотрел на Гостемила. Гостемил указал ему на приоткрытую ставню в борту повозки. Чуть присев, ратник заглянул внутрь — и отшатнулся. Повернувшись к балкону, он быстро кивнул Вышате.
— Что ж, — сказал Вышата, храбрясь. — Волоки его сюда, Гостемил.
— Уж больно он страшен, — насмешливо сказал Гостемил. — Вон молодцы у врат стоят, ничем не заняты, так пусть отгонят повозку на задний двор. Я за нею вернусь на днях.
— Гостемил! — Владимир помахал ему рукой с балкона, пока ратники брали лошадь под узцы, а один из них залезал на облучок, — не зайдешь ли на угощение?
— Как-нибудь потом, — ответил Гостемил. — Я спешу, мне нужно в Киев. Да уж кстати, князь, дружина-то в готовности у тебя?
— Послужить хочешь? — серьезно осведомился Владимир. — Дело хорошее, а только придется подождать до возвращения. Мы ее на юг послали…
Вышата дернул князя за рукав, и князь осекся.
— Дело ваше, — сказал Гостемил. — А служить не хочу.
— Почему ж? — спросил Владимир, чтобы скрыть неловкость.
— Лень, — ответил Гостемил.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. МЕЛАНИППЕ
Лодочник заметно нервничал. Что-то произошло, наверное, между ним и Ширин, сидящей в отдалении от него, закутанной с головой в сленгкаппу. Гостемил проверил наличие калиты у гашника, поправил бальтирад, и ступил в лодку.
Попутный ветер и рвение лодочника — и вот Горка, вот торг, вот пристань.
Как ни старалась Ширин, все-таки ощущение подавленности дало себя знать — пригнувшись, вышла из лодки, озираясь, боясь открыть лицо. Киев в то утро был великолепен, сверкал на солнце белизной стен, и даже голые позднеосенние деревья его не портили.
К дому Хелье Гостемил шел быстро — Ширин едва за ним поспевала. Народу на улицах мало — ну да ладно… Вот и знакомый палисадник, крашеные в бледно-зеленый цвет стены — нет в доме никого. Увлекая за собою Ширин, Гостемил обошел дом справа, осмотрелся, убедился, что никто их не видит, приподнял камень, лежащий возле двери бани, и вынул из под него ключ.
Зайдя в дом через заднюю дверь, он сбросил сленгкаппу на ховлебенк, стянул сапоги, скинул бальтирад.
— Сухари у Хелье всегда есть, — сказал он. — На случай осады или похода. Заперты под замок от мышей. Потом поедим на торге. А ты переоденься… хмм… От Лучинки остались тряпки, но они тебе не по росту… Рубаху у Хелье возьмем, он чуть ниже тебя ростом, подойдет.
Гостемил облазил весь дом в поисках каких-нибудь признаков, знаков, следов… Где хозяин? Он обещал быть в Киеве до первого снега. Первый снег — вот-вот пойдет. Где же ты, дружок, а? Тебя ищут, и при первой возможности… Думать не хочется об этом! Самое противное — когда нужно предупредить, а возможности нет. Будем уповать на милость Создателя.
Что там поделывает мое чадо? Мое чадо сняло с себя грязные влажные тряпки, надело, не помывшись предварительно, рубаху Хелье, которая едва до бедер чаду достает, зачем-то опять натянуло сапоги, а поверху замоталось простыней, и не знает, куда себя деть и как себя вести.
— Чадо, — сказал Гостемил. — Пойдем, я покажу тебе, как разводить огонь в бане. У вас в Каире уже научились разводить огонь?
Чадо сердито на него посмотрело.
Баня удивила Ширин. Приспособления и обстановка — все ей было внове. Две полные бочки воды — а это что? О!
— Желоб от водосборника, — объяснил Гостемил.
Да ну, подумал он, с чего это, неужто Хелье вдруг понравилась старая новгородская придумка? Хелье не сторонник излишеств. Нет, а просто баню строил новгородский мигрант. Астеры подвижны стали — разъезжают по городам и весям. Изменился Новгород, открытый стал, благодушный. Что ж, хвала Ярославу, отдадим ему должное. Ах, вот оно что — Нестор, ленивый, воду из колодца таскать не любит, и ему понравилась идея. Нестор, не Хелье.
Опять кругом вода, думала Ширин. Невероятно много воды. Вода в таком количестве — плохо или хорошо? Наверное плохо. Отучает людей от бережливости, от умения продумывать день от начала до конца.
Баня — да, как же! Как же я забыла! Ведь баня — один из главных рассадников разврата у неверных! Нечестивцы! Мужчины и женщины раздеваются до гола и свободно разглядывают друг друга. Погрязли в похоти, променяли бессмертные души на повседневный комфорт. Неверные — торгаши по определению, они все мерят деньгами и на деньги. А христиане — худшие из неверных. С язычниками легче — они просто наивные, но у них правильные инстинкты. Я — дочь христианина. Шахин — сын христианина. Это очень плохо, этот позор трудно смыть. Сколько неверных нужно убить, чтобы их кровь смыла позор? (А ведь есть еще, помимо этой, и другая правда — не важно, христианин ли Гостемил, язычник ли, главное — какого он племени. Это самое важное, самое тайное…)
Мысли, которые в присутствии Шахина и остального отряда легко выстраивались в логическую цепочку, здесь, в Киеве, в незнакомом доме, в бане, путались и казались несостоятельными. Тлетворное влияние неверных, поняла Ширин.
— Вот, — говорил Гостемил, поправляя подвесной котел, — сейчас тебе будет горячая вода, помоешься с дороги… Может и поспишь немного… В спальне Нестора чистое белье…
Девушка должна беспрекословно подчиняться воле отца, вспомнила Ширин. А если отец — неверный?
