Про снежки наставники ей все уши прожужжали во время оно. Ширин решила попробовать. Гостемил сгреб снег с одной из граней забора голыми руками и слепил небольших размеров шар — как для игры в мяч. Ширин заколебалась. Он отдал шар ей. Шар был холодный, мокрый. Гостемил слепил еще один снежок, взял его двумя пальцами и, не замахиваясь, стоя перед ней, пульнул его Ширин прямо в лоб. Она опешила. Гостемил сделал большие глаза. Тогда она тоже взяла свой снежок двумя пальцами, прицелилась, кинула, но Гостемил увернулся, и показал ей язык. И кинулся лепить следующий снежок. Ширин, следуя его примеру, наклонилась и собрала в пригоршню снег прямо с земли. Опыта лепить снежки у нее не было, и она завозилась и зазевалась, и следующий снежок Гостемила, брошенный с легким замахом, угодил ей в плечо. Она возмутилась и кинула свой снежок в Гостемила, но он снова увернулся и вдруг спрятался за дерево, и стал там лепить следующий. Тогда, рассердившись, Ширин быстро слепила снежок и стала проводить обходный маневр. Но Гостемил двигался так, чтобы между ним и Ширин все время было дерево, и вдруг, неожиданно высунувшись, кинул снежок, и попал Ширин в щеку. Кидал он не в полную силу, но все равно было больно и обидно. Еще пуще разозлившись, Ширин кинулась к нему со своим снежком, а он стал от нее убегать, хохоча. И вдруг ей тоже стало весело. Она кинула снежок, попала ему в спину, поскользнулась, упала в снег, вскочила, стала лепить следующий. У Гостемила снежки получались быстрее — но только в начале. Ширин удалось выбрать момент, когда он наклонился за следующей порцией снега, и стал распрямляться — тут она и швырнула в него снежком, и попала прямо в лицо. Гостемил покачнулся и упал плашмя в снег. Ширин испугалась, подбежала к нему, присела, а он схватил ее за шиворот и повалил — прямо в снег, лицом вперед, а сам вскочил, хохоча. Она тоже вскочила и закричала:
— Ах, ты!
И тоже стала хохотать. Некоторое время они лепили снежки и гонялись друг за другом, скользя, падя, вскакивая. Сметка и Гудрун, выйдя из церкви, смотрели на них и улыбались.
— Перемирие! — крикнул Гостемил. — Иди сюда!
Ширин кинула снежок, попала Гостемилу в бедро, но он помотал головой и поманил ее. Она подошла.
— А чего эти двое стоят и ржут, — тихо сказал он. — Непорядок. Делаем так. Расходимся, прикидываемся, что сейчас снова будем кидаться друг в друга, но как только ты слепила снежок — сразу кидай в них, и я тоже кину.
Ширин посмотрела на него испуганно.
— Не бойся, — сказал он. — Снежки не камни. Только кидай не очень сильно, а то мне давеча в морду попало, так, доложу тебе, как кулаком въехали. Дщерь моя атлетическая. Вперед, не трусь.
Она отошла, слепила снежок, и решила, что подождет, пока Гостемил бросит первый, но в этот момент снежок, брошенный Сметкой, попал ей в ухо и шею, и часть снега ссыпалась за рубаху и обожгла холодом спину. Ширин рассвирепела и бросила свой снежок в Сметку, а в это время Гудрун метнула в Гостемила целый ком.
— Дочка, на помощь! — крикнул Гостемил.
И вчетвером они принялись отчаянно и быстро швырять друг в друга снежками. И все смеялись.
Распаренная, с горящими щеками, Ширин не забыла — отошла по окончании игры чуть в сторону и сказала тихо,
— Спасибо Тебе, — по-арабски, а затем на всякий случай повторила по-славянски.
— Какие кроги нынче открыты? — подумал вслух Гостемил. — Нам всем срочно нужно позавтракать!
Чета Голубкиных и Моровичи, отец и дочь, отправились на поиски открытого крога. И через четыре квартала таковой нашли — прямо на Боричевом Спуске. Крог этот содержала толстая пожилая саксонка. Женщина практичная, едва прослышав о беспорядках, она сразу наняла себе шестерых дюжих парней с боевым опытом, хорошо им заплатила, и пообещала столько же, если они сохранят крог в целости до окончания беспорядков.
Посетителей было несколько. В печи весело горел огонь. Голубкины и Моровичи облюбовали добротный дубовый стол рядом с печью.
Яичница по-житомирски с корбуками и ветчиной, приправленная сыром, укропом, мелко порезанными огурцами, луком, и соусом из перца и сечки невероятно понравилась Ширин. От вина она отказалась, но решила попробовать хлебный квас, и он ей понравился не меньше яичницы.
Голубкины ни разу не спросили ее, откуда она такая взялась — с темными волосами, с пухлыми неславянской пухлостью губами, ранее не крещеная. У четы наличествовало — возможно, врожденное, но скорее всего привитое хорошим воспитанием — чувство такта. Обращались они к Ширин — Елена. Было непривычно, но неудобства Ширин не испытывала.
Какой-то симпатичный паренек пристроился за столиком неподалеку от них и тоже заказал себе завтрак. Голубкины посматривали в его сторону, переглядываясь. Через некоторые время, пожав плечами, Сметка сказал:
— Стесняется. Это наш сын, Лель. Надо бы его позвать.
— Лель? — переспросил Гостемил.
— Это мы в юности с Гудрун играли в такую игру, — объяснил Сметка. — И доигрались.
— Пусть еще поломается, — сказала Гудрун. — Он давеча напроказил. Прачке плюху залепил. Кретин. На холопку руку поднял.
— В общем-то за дело, — заметил Сметка. — Она его стращала неделю, говорила, что обо всем расскажет. Хотя, насколько я понимаю, рассказывать нечего — ну, помиловались раза два, дальше поцелуев томных дело не пошло.
— Во-первых, он наверняка врет, — сказала Гудрун. — Во-вторых, даже если это правда, тиун поверит прачке, а не ему. Прачка скажет, что он ее изнасиловал, и тиун выдаст ей вольную. Какого лешего — где теперь в Киеве хорошую прачку найдешь?
— Лель, иди сюда! — позвал Сметка.
Лель встал и направился к их столу. Встал почтительно рядом с родителями.
— Вот, познакомься, — сказал Сметка. — Это болярин Гостемил, и дочь его, Елена.
— Здравствуй, болярин, здравствуй, Елена, — сказал Лель, хмурясь.
Было ему лет девятнадцать на вид. Невысокий, но крепкий, приятный лицом, с белесыми, едва заметными бровями, циничным абрисом губ, с пробивающейся мягкой бородкой. Красивый, подумала Ширин. Даже очень. Мелькнула мысль — сегодня мы идем к ним в гости, и нужно будет улучить момент. В Киеве женщины берут инициативу в свои руки не скрываясь, вот и нужно будет это сделать. Не умирать же мне девственницей. Паренек явно развратный, вон у него глаза какие… масляные… не откажет.
Лель поразглядывал ее некоторое время, присев на ховлебенк рядом с Гудрун.
— Сегодня вечером они придут к нам в гости, — сказала Гудрун. — Чтобы никаких скандалов дома. Понял?
— Понял, — легко согласился Лель. — А скажи, Елена, ты любишь пряники?
— Люблю, — ответила Ширин.
— Здесь недалеко есть заведение, там потрясающие пряники. И кава самая лучшая в Киеве. Хочешь, мы туда с тобой пойдем, прямо сейчас?
Гудрун дала ему подзатыльник.
— Не обращай внимания, Елена, — Сметка криво улыбнулся. — Он ко всем девушкам пристает. Уж не знаю, в кого он такой пошел.
Гудрун сказала «хмм…» и саркастически улыбнулась. Сметка укоризненно посмотрел на нее. Она закатила глаза.
Да, подумала Ширин, красивый мальчик. И осторожно улыбнулась ему, как в ее представлении должны были улыбаться женщины, если мужчина им нравится. Но Лель не заметил, а улыбнуться еще раз она побоялась — решила, что это будет глупо выглядеть.
Она сидит в кроге. Она, Ширин — в кроге! Это помимо всего прочего. Арабские наставники говорили ей, что кроги на Руси — рассадники разврата и святотатства, символ порочности неверных. Славянские наставники по секрету рассказывали ей, что и как в крогах расположено, какие увеселения, как подают, о чем ведут разговоры.
