— В Киев, — сказал он. — Там интереснее. А вообще-то соображать надо, Елена Прекрасная! — он снова развернул коня. — Едет за тобой человек три дня, все бросил, и все для того, чтобы его во лжи уличили, так, что ли? Не нравлюсь я тебе — так и скажи, но зачем же напраслину возводить?
Некоторое время они смотрели друг другу в глаза.
— Ну, хорошо, — сказала Ширин. — Не врешь ты. Так где же князь?
— В Хоммеле.
Это слово Ширин слышала не впервые, но одно дело — слышать, и совсем другое — знать, где такое место находится. С таким же успехом он мог сказать — в Гималаях. Лель смотрел на нее, молчащую, и в конце концов показал рукой:
— Это там.
А она все молчала.
— Ты не оцениваешь ли меня? — спросил он, снова улыбаясь. — Мол, не гожусь ли я в сопровождающие?
Еще немного помолчав, она сказала серьезно:
— Годишься.
— Как я рад, — восхитился он. — Радость моя не поддается описанию и не знает границ. Эпическая она, моя радость.
— За лошадь спасибо тебе.
— Уж я думал — не дождусь слов благодарности. Ну, что ж, есть в Хоммель два пути, Елена. Целых два, — он поднял указательный и средний палец и показал ей. — Один — относительно гладкий. Но длинный, хвестовый. Там нужно все время делать привалы, пить вино и петь саги противным голосом. И второй — для тех, кто спешит, или кому лень долго ехать. И для охотников еще. Преимущества второго такие — быстрее доедешь, раз. Есть на полпути охотничий домик, где можно переночевать — два.
— А недостатки?
— Временами узко, скользко, дикие звери шастают, а охотничий домик предназначен для людей местного годсейгаре, а не для сторонних путников или, скажем, тех, кто охотится там без спросу.
— А…
— А проверяющие, бывает, заезжают. Впрочем, род Голубкиных достаточно знатен, чтобы указать проверяющим их незавидное в сословной иерархии место.
— Тебя зовут Лель? — уточнила она.
— Если тебе удобнее, можешь звать меня Навуходоносор или Эврипидес. Мне в общем то все равно. Можно также — Парис, но Елена и Парис, согласись, это слишком.
Выбирать не приходилось. Ширин последовала за Лелем. Говорил он очень убедительно. Временами она его понукала — ему все время хотелось замедлиться и завести разговор на отвлеченные темы.
Меж тем воздух заметно потеплел, и грязный снег начал стремительно таять. Ответвление от хувудвага, на которое они свернули, оказалось узкой, невероятно скользкой тропой.
— Как бы медленно мы не ехали, — объяснил Лель, — все быстрее, чем обычным путем. В отрочестве моем я часто охотился в этих живописных местах.
— Ты учти, — сказала Ширин, — что если ты меня обманываешь и заманиваешь куда-то, я тебя убью.
— Все-таки ты ужасная зануда, Елена, — недовольно откликнулся Лель, поворачивая к ней голову. — Сказала раз, сказала второй — сколько можно? Князь в Хоммеле, и едем мы в Хоммель.
А ну как вовсе он не в Хоммеле, подумал он. Мне так сказали купцы — ну и что? Будь я на месте этих купцов, может, я тоже сказал бы, что князь в Хоммеле. Эка незадача — она ведь действительно меня порешит, если князя в Хоммеле нет. Мощная девушка. Даже не знаю, почему она мне так нравится.
Чуть за полдень остановились передохнуть и поесть. У Ширин не было опыта разведения огня в промозглых северных широтах — кругом влага, в воздухе, в земле, в деревьях. Но Лель, действительно опытный охотник, имел при себе и сухой мох, и нужной величины камни. Собрав хвойных веток, он запалил мох, и вскоре они сидели возле весело горящего елового костра, рядом, на попоне, и ели солонину, и пили из фляги самое настоящее вино.
Лель, не имевший причин ничего скрывать кроме, возможно, любовных похождений, кои в присутствии женщины велит нам скрывать хорошее воспитание, поведал в ответ на вопрос Ширин, что наукам и премудростям обучали его греческие и славянские наставники, коих нанимали ему родители, а по достижении семнадцати лет отец снабдил его средствами и отправил в путешествие по белому свету с условием, что из каждого большого города, в каком остановится, сын будет слать ему грамоты. Лель посетил Константинополь, Рим, Флоренцию, Венецию, Геную, и вернулся умудренный (и сразу по возвращении вступил в скандальную связь с высокородной особой, и отцу его пришлось идти на поклон к Ярославу — улаживать и заглаживать. Об этом эпизоде своей биографии Лель умолчал по вышеуказанной причине). Ширин же по понятным причинам свою биографию скрывала, а Лель не настаивал — ему было неинтересно, не говоря уж о том, что рассказывать Ширин не умела. Попыталась было рассказать об истории Моровичей и учрежденной семенем олеговым страшной несправедливости, но вовремя заметила отсутствующий взгляд Леля. Он спохватился, стал делать внимательные глаза, но было поздно.
И все-таки он ей нравился.
И поехали они дальше. Сделался вечер. Некоторое время луна освещала тропу, но вскоре небо затянулось тучами и пошел холодный, сильный дождь, и оказался гораздо неприятнее снега. Лель велел Ширин замедлиться. Теперь они ехали шагом. Неизвестно, как юный охотник ориентировался в темноте — но, очевидно, как-то это у него получалось, поскольку через некоторое время, пристроившись рядом с конем Ширин, он взял его под узцы — и они съехали с тропы, и в ярком свете молнии Ширин увидела маленький домик с одним окном и одной дверью. Гром грянул так шумно и расхлябисто, что Лель не услышал крика Ширин. За домиком оказалось стойло, в которое поместились обе лошади. Непонятным образом в полной темноте Лелю удалось снять со стены стойла факел и даже зажечь его. В наглухо запертом и обитом жестью ящике в углу нашелся для лошадей овес. Очевидно, домок посещался часто.
— Да, — подтвердил Лель. — Раз в неделю кто-нибудь да бывает.
Внутри было сыро. Наличествовала лежанка, на лежанке солома. Но была и печь. Лель развел огонь, достал из сумы веревку, завязал узел на крючке, торчащем из одной стены, протянул поперек помещения, укрепил второй конец на ставне, быстро стянул с себя все, кроме рубахи, и развесил мокрую одежду перед огнем. Затем стянул через голову и рубаху тоже. Ширин стеснялась и подозревала, что Лель только того и ждет, чтобы она разделась. Он отлучился — выставил за дверь какие-то глиняные плошки.
— Что же ты, так и будешь всю ночь в мокром? — удивился он. — Заболеешь ведь.
— Не могу я перед тобой раздеться до рубахи! — сказала она, отвернувшись.
— Почему же до рубахи? Разденься совсем. Ну, как знаешь.
В этот момент молния сверкнула где-то поблизости, и раскат грома получился совершенно оглушительный. Не выдержав, Ширин кинулась к Лелю и прижалась к нему, голому, всем телом. Будучи на полголовы его выше и намного крепче мышцами, она чуть не свалила его с ног.
— Мокро, — сказал он. — Снимай с себя эту гадость, снимай.
Она неуверено отстранилась от него, ожидая, что в любой момент может снова загрохотать гром, и нерешительно потянула пряжку сленгкаппы. Замерзшие пальцы не слушались. А вдруг она действительно заболеет? От наставников она слышала, что на севере бывает — люди умирают от холода.
— Сядь, — сказал Лель.
— Нет.
— Сядь.
Она послушалась и села на лежанку. Попыталась стянуть сапог, но сапоги набухли и прилипли к ногам. Он встал рядом, освободил пряжку, сдернул с нее сленгкаппу, присел, взялся обеими руками, и в несколько приемов стащил с нее сапог. Взялся за второй.
— Теперь вставай, не мочи зазря солому, — сказал он будничным голосом.
Ширин встала.
— Развязывай все и снимай с себя, живо.
Она попыталась развязать гашник, но пальцы опять не желали подчиняться. Лель и здесь пришел ей на помощь.
