Тем не менее, горожане и приезжие более или менее исправно платили дань терему, и в подвале церкви содержалась городская казна, из средств которой оплачивались ратники, повара, священник, дьякон, и сам посадник. Время от времени то церковь, то терем требовали ремонта, и для этой цели нанимались местные умельцы.
В году от Рождества Христова одна тысяча тридцать седьмом Хоммель постигло два несчастья сразу. Сперва началось нашествие кротов. Кроты уничтожали посевы и огороды, рыли тоннели под домами, которыми затем пользовались другие грызуны — мыши и крысы — и до того обнаглели, что по вечерам, в сумерках, начали встречаться прохожим на улице, двигаясь медленно и степенно, иногда парами. Священник объявил посаднику и ратникам о скором конце света. Затем кроты без всяких объяснений исчезли.
А поздней осенью в одном из работорговых караванов, делающих в Хоммеле привал перед броском в Киев, возник мятеж. Какой-то прирожденный предводитель, попавший в число транспортируемых из-за недальновидности караванщика, сумел разомкнуть цепь, приковывавшую его к борту повозки и, работая придорожным камнем, освободил еще троих дюжих парней, а те кинулись освобождать остальных. Охрана атаковала взбунтовавшихся, но ее повалили вместе с лошадьми и отняли сверды. Посадник, которому донесли о событиях, выехал во главе дружины к пристани. Предводителя мятежников убили стрелой, остальных после этого быстро успокоили и снова приковали.
И на следующий же день после этого в Хоммель прибыл князь Ярослав с небольшой дружиной.
Населению было все равно, а посадник и священник слегка испугались, и даже обиделись. Ну — следует князь из Новгорода в Киев, и следовал бы себе дальше, зачем же крюк делать? Что ему в Хоммеле — развлечения какие покажут, или же он неравнодушен к хоммельским достопримечательностям? Какого лешего!
А главный счетовод, именем Дядька Урж, не испугался и не обиделся, скорее даже наоборот. Решил, что приезд князя каким-нибудь образом поможет ему восстановить справедливость.
Главный счетовод — особая должность, существовала только в Хоммеле. В других городах финансовой арифметикой занимались кто попало — писцы, дьяконы, тиуны. А в Хоммеле предыдущий священник, списавшись с киевским митрополитом и Ярославом, учредил такую вот несуразицу. И два года назад на должность эту назначен был Дядька Урж.
Что-то уныло порочное есть в людях, которые, прожив в полной безмятежности лет до тридцати пяти или сорока, вдруг узнают, что мнение о них окружающих разительно отличается от их собственного. Вот, к примеру, Урж. Сперва он научился грамоте, а затем и счету. Поступил на службу — сперва писцом. Мало по малу показал себя с хорошей стороны. И когда его назначили главным счетоводом, ничуть этому не удивился, решив, что вполне заслуживает повышения. Хотя никаких оснований так считать, скажем, прямо, у Дядьки Уржа не было. Были люди и способнее, и честнее его. А просто оказался Урж в нужном закутке в подходящий час.
Но вот наступил день, когда в жизни Уржа началась полоса неприятностей. Сперва он обнаружил, что жена его ему изменяет, причем все пятнадцать лет замужества. Затем мать его заявила ему, что всю жизнь считает его дураком, и раньше не сообщала ему об этом только из врожденной деликатности. Урж стал приглядываться к детям — оказалось, они его в грош не ставят, презирают, и смеются над ним у него за спиной.
— А кто же, кто купил и обставил для вас этот дом? — возмущался Урж, которому покупка и содержание дома казались делом вселенски важным, а что у детей на этот счет может быть иное мнение, в голову ему не приходило. — Кто вас поит, кормит, одевает? А? — Параллель с работорговцами, которые тоже кормят, поят, и одевают свой товар, также не пришла Уржу в голову.
И Урж жаловался — знакомым в кроге. Мол, все меня знают, все меня уважают, я работаю как проклятый всю жизнь, стараюсь, чтобы семья была в достатке и хвоеволии, и это тоже все знают, я себя ущемляю во имя этой хорлы и этих хорлингов, и вот чем они мне отплатили, да что же это такое.
Когда посыльный пришел, чтобы сообщить Уржу о том, что его ожидает князь, Урж принял это за хорошее предзнаменование. От кого еще ждать справедливости, как не от князя? И еще одна мысль посетила его — а вдруг князь, узнав о несправедливости, хочет ее исправить — именно для этого и вызывает к себе Уржа, и в Хоммель приехал с этой целью? С одной стороны, предполагать, что князь вдается в детали семейной жизни Уржа, оснований не было. Но и оснований утверждать обратное тоже ведь не было.
Жискар, отяжелевший, постаревший, но все еще крепкий, и не менее насмешливый, чем в прежние времена, встретил Уржа в гриднице терема.
— Сядь, Урж, — сказал он, глядя на счетовода скучающими франкскими глазами. — Встречался ли ты когда-нибудь с князем?
— Не имел такой чести, и трепещу в предвкушении, — смело ответил Урж.
— Так, стало быть, ты не знаешь, как следует себя держать в присутствии князя?
— Отчего ж… Ну, скажи как.
— Раболепно.
— Это как же?
— Глаза долу, руки за спину не прятать, и не обращаться к князю первым.
— Не обращаться?…
— Если князь задал тебе вопрос, отвечай. Если поприветствовал — приветствуй в ответ. Но никогда не приветствуй его первым, и не задавай вопросов.
— Но как же это… Я уважаю и люблю князя, я человек честный и преданный, это все знают… Как же… А если нужно задать вопрос?
— Зачем? Вопросы обязывают, а тебе обязывать князя не пристало.
— Я понимаю, конечно. Посуди сам — кто я и кто князь.
— Правильно.
— Я старательный.
— Это хорошо.
— Но если нужно что-то уточнить?
— Например?
— Ну вот, скажем, князь мне что-то говорит, а я вдруг не так понял, или вообще не понял.
— Князь свои мысли выражает с предельной ясностью, всегда. И если ты не понял, значит, себя и вини.
— Да, но если нужно понять?
Жискар задумался.
— Ну, что ж, — сказал он. — Раз ты такой тупой, и тебе могут понадобиться уточнения, то… Попроси князя. Скажи — позволь, князь, умолять тебя об уточнении, ибо по ничтожеству разума моего я ничего не понимаю.
— Ну, в таких выражениях…
— Нет уж, пожалуйста — именно в таких. Впрочем, если хочешь, могу посадить тебя в острог на несколько дней.
— Это зачем же?
— А это, говорят, способствует выбору правильных выражений в дальнейшем.
Напутствованный таким образом, Дядька Урж предстал перед Ярославом.
Ярославу во время оно было пятьдесят четыре года, а выглядел он лет на десять старше, и это ему не нравилось. Верховая езда его утомляла, путешествовать он предпочитал в повозке или в драккаре. Остатки волос на темени и бороду приходилось коротко стричь и подкрашивать. Глубокие морщины возле глаз и на лбу не красили князя, а руки в пигментных пятнах он предпочитал прятать — либо в рукавицах, либо под корзно. Ходил он все медленнее — но сильную хромоту, вызванную давнишним повреждением колена, скрывать уже не получалось. И тем не менее оставался он деятельным, дальновидным, во все дела по благоустройству своих территорий вникающим правителем — и с церковниками постоянно контактировал, и со смердами, и с зодчими, и с ремесленниками, и с торговцами, и биричей наставлял. (Лишь изредка мучился он мыслями о конечной полезности своей деятельности. Вот создал он невиданную, огромную страну, сопоставимую по территории с империями древности. Вот примирил он, более или менее, народы, живущие
