Стрелы кончались. Ко входу Десятинной подкатили несколько повозок. Затем, следуя указаниям Гостемила, все крупные камни на территории детинца, служившие для застопоривания колес, поволокли туда же. Начало смеркаться, но горящая деревянная часть княжеского терема хорошо освещала местность — запущенный двор. В отсутствии Ярослава никто здесь не убирал, не следил — остатки костров, скелет лошади, обглоданный собаками, помои, под слоем снега, местами, ближе к терему, таящего от огненного жара.
Фатимиды, потеряв сотню человек, грелись посменно в домах и крогах, а ходящие по улицам ощетинились луками и копьями, и прикрывались щитами. Киевские конники сунулись было их трепать, но фатимиды были к этому готовы, отразили первые атаки, убили нескольких, нескольких взяли в плен, и атаки прекратились. На Боричевом Спуске появился собранный за три часа таран — не очень большой, очень неуклюжий, но вполне пригодный для высаживания ворот детинца. Под шквалом стрел защитников детинца фатимиды докатили таран до стены. Лучники стреляли безостановочно, но стрелы были последние.
Занятые приготовлениями защитники мерзли нещадно и временами просились в церковь погреться, и христиане, и нехристи. Гостемил, решив, что таким образом в дверях может образоваться ненужная давка, откатил одну повозку в сторону и зажег ее факелом. Костер получился эффектный — на фоне горящего терема. Гостемил отступил на несколько шагов и некоторое время любовался содеянным.
— Да, красиво, — услышал он рядом с собой знакомый голос.
Гостемил круто обернулся.
— Хелье!
Друзья обнялись.
— Напугал ты меня. И запозднился! — упрекнул друга Гостемил.
— Каюсь.
— Как ты пробрался через город? И в детинец?
— Меня с почетом проводили на доклад к самому Судиславу, — гордо приосаниваясь сообщил Хелье. — Какой-то он плюгавый, невзрачный, этот Судислав, — добавил он обычным голосом.
— Кто тебя проводил?
— Один варанг… Я ведь важная персона у Неустрашимых, если верить грамоте, которую я привез с собой.
— Зачем ты к нему ходил?
— Во-первых, неудобно было отказываться. Во-вторых, нужно же мне было узнать, что тут делается. Аржей двадцать не доезжая до Вышгорода смотрю — речка пестрит драккарами. Пригляделся — войско едет, с Ляшко во главе, он в первом драккаре стоит и чего-то своим дуракам внушает, воинственное.
— Сколько аржей не доезжая? — переспросил Гостемил.
— Они будут здесь через час. Тысячи четыре ухарей. Ветер там стих, идут на веслах. Я решил сперва уточнить для себя что к чему, поскакал быстро. Подъезжаю — ворота заперты, на стенах стоят странного вида люди. Черные, но не печенеги. В речку мне соваться было не с руки, холодно. Привязал я топтуна в роще, взял веревку подлиннее. Чем хороши викинговы сверды — это я тебе тыщу раз говорил, а ты все этой франкской дрянью машешь, по старинке… я во Франции давеча таких навидался… любо-дорого… а викинговы — они для всего годятся. Он и сверд, он же и бритва, он же и нож, он же и абордажный крюк, если веревку правильно пристроить. Забрался я на стену в тихом месте, прошелся по городу прогулочным шагом, до пристани дошел. Там толкутся эти черные, иду, вижу — варанг тупой стоит. Я показал ему грамоту, и мне обрадовались, как родному, и повели — я не знал, к кому, оказалось — к Судиславу. Меж тем на пристани, ежели хочешь знать, стоят двадцать жестяных бочек с приводами — греческий огонь, Гостемил. Нужно что-то делать, иначе всю флотилию Ярославу сожгут прямо посреди реки, высадиться никто не сможет. Бросай детинец, поехали, нужно обезвредить жестянки.
— Бросить не могу, — Гостемил, радуясь присутствию друга, широко улыбался.
— Почему?
— В Десятинной…
— Ну?
— Ингегерд с дочерьми. И Илларион с Хвеопемптом.
— Ого. — Хелье покачал головой. — Действительно, нельзя бросать. Фатимиды пойдут на штурм детинца, судя по всему, скоро. Четверть часа… Ладно, с жестянками я сам управлюсь.
Ему показалось, что он узнал в одном из таскающих камни и подгоняющих повозки к церкви Владимира. Новгородский посадник в Киеве, таскает камни. Надо же.
— Постарайся, пожалуйста, друг мой, — попросил Гостемил. — Важно, чтобы все они высадились безопасно.
Хелье подозрительно на него посмотрел.
— Все они, — повторил он.
— Да, все, — со значением сказал Гостемил.
— Я постараюсь. А и выхода нет. Полные стены стрелков, греческий огонь на пристани — город неприступен. Фатимиды здесь могут год продержаться запросто, и за это время им пришлют столько подкреплений, сколько понадобится… если пристань для вторжения не открыть…
— В одном из драккаров моя дочь, — сказал Гостемил.
— Как, прости?
— Дочь. Дочь! Ты что, оглох в пути?
— Не кричи, Гостемил. Что ты кричишь? Это так на тебя непохоже! Я не знал, что у тебя есть дочь.
— Я тоже не знал.
— Как зовут?
— Елена.
— Елена, Елена… Какое-то, не знаю, нескладное имя. Исландское, что ли?
— С чего ты взял? Вполне складное. Была такая святая — Елена.
— В Исландии?
— Хелье, не дурачься! Изначальную Елену звали Хелен.
— О! Рыжая, троянская?
— Да.
— С яблоком еще дело было… — Хелье повертел в руке воображаемое яблоко. — Самой прекрасной богине… отдашь мне, получишь Хелен…
— Осторожно!
Хелье замер.
— Что?
И заметил остов коня в таящем снегу.
— Что же это, — возмутился он, — Ярослава нет в городе, так в детинце и прибирать не надо? Возле самой церкви! Свиньи.
Он хотел отпихнуть череп коня в сторону.
— Не трогай его ногой, а то вдруг будет то же, что с твоим тезкой.
— Каким тезкой? А, да…
— Родоначальником.
Хелье кивнул. И подумал, что будь он лет на пятнадцать моложе, обязательно бы поставил ногу на череп коня, искушая судьбу. С возрастом люди становятся благоразумнее. Не все, но значительная часть.
— Дочь красивая у тебя? Прости, что быстро беседуем, совершенно не вальяжно, но скоро начнется штурм, а чем закончится — неизвестно. Сколько лет ей?
— Восемнадцать, — сказал Гостемил. — Красивая. Не очень умная. Ужасно милая. А я — скотина последняя. Я ее послал к Ярославу с грамотой. Вот он идет к Киеву с войском, всех будет спасать и наставлять на путь праведный, и дань собирать, а все благодаря моей дочери!
Гостемилу было и горько, и приятно это говорить. И страшно тоже. А у Хелье был, почему-то, отсутствующий взгляд. Он поддерживал разговор, говорил все, как всегда, но что-то в выражении лица
