помощи наследнику он не очень верил. Скорее всего просто попривык, да еще гордился тем, что слову, данному им Святополку, не изменяет.
Магдебург — город мрачноватый, основное развлечение там — хвесты. После пяти лет бездействия Дир начал толстеть и не слишком огорчился этому. А после двенадцати лет жизни в Ростоцке и поездок в Магдебург Дир решил, что ему нужно, наконец, жениться, и обзавестись семьей — тем более, что Годрик подал ему пример.
— Пример?
— Пошел к дельцу, взял у него из польского наследства небольшую часть, пообещал вернуть — и вернул! — отметил Годрик.
На эту часть Годрик с бриттской обстоятельностью купил себе землю, построил дом, и окрестные фермеры, увидев, что дело у него спорится, тут же предложили ему своих дочерей — всех, включая даже тех, кто были уже замужем за пьяницами. Мол, если хочешь вот эту, которая замужем, так мы пьяницу зарежем, а ты на ней женишься. В германских землях высоко ценятся рабочие умение и сноровка. И Годрик женился. И Диру тоже захотелось.
Месяца четыре Дир обхаживал дочь какого-то замшелого магдебургского вельможи. Делал ей подарки, возил ее в сопровождении матроны на взморье летом, болтал глупости. Ей нравилось. Но тут ей подвернулся какой-то несусветный богач из Сицилии, веры мусульманской, черный, как сицилианская ночь. В его повозке было столько золота, что он мог купить весь Магдебург, если бы захотел. У отца девушки загорелись глаза, и Диру было отказано от дома. Дир, человек с определенными понятиями, решил с отцом не объясняться, а объясниться с самой невестой, поскольку жениться он хотел на ней, а не на ее отце. И тут его ждал удар. Девушка согласилась на переговоры.
— Он оделся во все лучшее, приготовил кольца, — рассказывал Годрик, — велел и мне принарядиться. Подъехали мы с цветами и вином к дому, и девушка к нам вышла. По своей воле, никто ее не понукал, не заставлял. Дир стоит, голову склонил, на лице восхищение. А только по секрету скажу я тебе, Хелье — я сразу понял, что это за девушка такая.
— Поясни.
— Такие девушки во всех городах и весях есть. Сложены они обычно как куклы — будто тот, кто куклу строил, решил подчеркнуть закругления, удлинить то, что и без того длинно, а лицо сделать приблизительно. Такие кругловатые щеки и глаза, нос бляшкой, и, как часто бывает у германцев, черты лица мелкие, и будто все собраны поближе к центру физиономии. Будто их туда что-то притянуло. И ум у таких девушек тоже, наверное, к центру собранный, такой… well-adjusted… центрический ум. И говорит она Диру…
И сказала она Диру, что толстые престарелые женихи, живущие на море илом и гнилью пахнущем, не устраивают ее, ибо у нее есть возможности и потребности, и совершенно другие запросы, и вот наконец появился человек, который ей ровня, а Диру нужно искать другое, попроще. Она не обидеть Дира желает, а объяснить ему это все. И пошла, бедрами покачивая, обратно в дом.
А Дир сел в повозку и поехал на окраину, во фрёйденхаус, и вместо того, чтобы провести ночь с какой-нибудь хорлой, устроил там безобразную драку, в которой его побили, поскольку он сделался неповоротлив.
К утру он очухался и вдвинулся в ближайший трактир. Годрик уехал домой — хозяйство и семья. Через неделю Дир вернулся в слотт в компании десятерых парней, и они стали хвестовать и горланить песни.
— Я, как пришел — понял, что это за компания, отвел Дира в сторону, и пытался ему втолковать. Он был пьяный, соображал плохо. Сделал большие глаза и сообщил мне по большому секрету, что все эти люди — родня его бывшей невесты, и они невесту подговорили, и вот они перепьются, а ночью он им всем отомстит чудовищно, и всех заколет, и этим спасет свое достоинство. Я остался, потому что чувствовал, что нельзя уходить, но мое присутствие не помогло, увы. Дир побушевал, пошатался по залам, и в конце концов свалился пьяный, а меня, как я ни прятался, нашли и связали. Ушлые парни были. К утру Дир проснулся, я стал его звать. Он меня развязал — вот, шрам на руке до сих пор, как он ножом орудовал, удивительно, что не ткнул меня случайно в печень — и после этого оказалось, что «родственники» эти его вынесли все, что выносилось — может, у них где-то в по соседству в сени деревьев спрятан был обоз, не знаю, но на одной повозке все это было не увезти, и даже на четырех не увезти. Украшения, серебро, резные скаммели, подсвечники, оружие, одежду — всё! С тех пор Дир в Магдебург не выезжает, а только лопает все подряд да спит. И из дому не выходит.
— Подожди, подожди, Годрик, — Хелье помотал головой. — То есть, он в здравом рассудке?
— Да.
— Ум его не помрачился?
— У него с рождения ум туманный.
— Я не об этом.
— Понимаю. Нет, не помрачился. Как был, так и есть. Дикость. Только привычки изменились, и постарел он. Ну, скоро нашим горестям конец, я это чувствую. Твое здесь появление — верный признак. Ты ведь к нам по поручению поляков пожаловал?
— Только отчасти, — сказал Хелье, которому стало стыдно.
— Ну вот видишь. Скоро прибудет польский наследник, не так ли? Убедится, что денег мало, Дир придет в чувство, я продам землю, и уедем мы в Йоркшир.
— Мало — это сколько?
— Мало — это мало. Тысяч десять золотых, возможно, наберется.
— Это не мало.
— Да, наверное. На тысячи полторы войска вполне хватит.
— А если продать слотт?
— Ее никто не купит.
— Почему?
— Ты бы купил?
— Нет.
— Ну вот, видишь.
— С наследником может получится незадача, — сказал Хелье, доверяясь Годрику.
— Почему?
— Дир ведь обещал хранить наследство ради побочного сына?
— Да.
— Наследник — законный сын.
— Он и должен быть законный.
— Ты не понял. Казимир — действительно сын Мешко, а не Святополка. А сын Святополка, скорее всего, Болеслав-младший, он уже побывал на польском троне, и его с тех пор успели убить.
Годрик уронил блюдо, которое мыл, в лохань.
— Ты уверен?
— Да. Я видел Мешко, а с Казимиром общаюсь, к моему сожалению, уже не первую неделю. Как две капли воды.
Годрик повеселел.
— Ну так, значит, и отдавать ничего не надо.
— Отдавать надо.
— Зачем?
Действительно — зачем? Купил бы на оставшееся золото Дир себе хороший, просторный дом в Киеве, по соседству с Хелье, ходили бы друг к другу, зимой ездили бы в Консталь или в Корсунь. Женился бы Дир на какой-нибудь италийке — их много развелось в Киеве, и они не такие заносчивые и спесивые, как славянки. А?
Что дороже — слово Хелье или счастье Дира? Что весомее — обещание, данное Диром Святополку, или обещание, данное Хелье Марие?
Я дам Диру денег сам! И дом ему куплю!
Не возьмет. В свое время я отказался служить под его началом, чтобы сохранить дружбу. Дир, хоть и дурной, не хуже меня понимает такие грунки.
