Крот жил в частном доме, жил с подвала – держал там пленных, на хлебе и воде. Потом он отошел от движения, работал один. Но подвалу не изменил, закапывал там жмуров, а золото и вещи с трупов продавал.
На пятом трупе его приняли, в ломбарде, пришел золото сдавать.
Батько вышел из тренерской и позвал меня.
– Покатаетесь с Жирафом, там есть работа.
– Какая?
– Жидов караулить! – Батько захохотал.
– А с директором что делать?
– А где эта блядь?
– В багажнике.
– Пустите его под пресс, а в следующий раз – под лед.
Так мы и сделали, а с утра двумя машинами поехали в синагогу. Я сел к Жирафу, мы давно не виделись, пиздели о всякой хуйне, как кто кого покарал, да кого ебнули из общих знакомых.
Припарковавшись у синагоги, Жираф стал собираться.
Полез в бардачок, достал оттуда бархатную тюбетейку, надел ее на голову и пошел.
Вернулся он через час, с огромным мешком, набитым какими-то коробками. Запихав мешок на заднее сиденье, мы занялись делом – прикинули число охранников, посты, режим.
Жираф дал вводную:
– Только смотри, там им не везде можно будет заходить.
– В смысле – «не везде»?
– Там есть святые вещи, места какие-то, неевреям заходить нельзя.
– А если в шапочке?
– И в кипе нельзя.
– Что в мешке?
– Продукты. Гуманитарка, консервы. Батьке завезем – подарок от фирмы.
– Батько жидов ненавидит.
– Евреи разные бывают. Бывают евреи хуевые, как и в каждом народе, – Жираф начал назидательным тоном, я удивился. – А бывают хорошие, с деньгами, – тут он не удержался и засмеялся, – и особенно из этой синагоги!
На стрелке Батько вывернул мешок на стол, взял себе пару банок персикового компота, остальные харчи разобрали мы. В коробке из-под мацы я потом долго держал деньги – на фарт.
Прошло десять лет. Синагога никому не платит, Жираф в Америке, Батьку убили.
Последний раз Жираф звонил пару лет назад, когда малолетки после футбола выбили окна в синагоге и дали раввину пизды. И еще забрали у раввина волшебную шляпу.
– Там у вас погромы были?
– Не, хуйня, – я кратко пересказал ему события.
– Знаешь, что? – Жираф засмеялся. – Когда синагога платила нам, такой хуйни не было!
Иммунитет
«Лимо» рычала, как только может рычать убитая в говно желтая «шестерка с третьим», без глушителя. Точнее, он был, глушитель – но посекся, прогорел, проржавел, надо было менять, да руки не доходили. Были дела поважнее, по одному такому делу мы и ехали.
Морячок рулил, продираясь через пробку, а я сидел рядом, закрыв уши ладонями, обдумывал текст.
Очень важно с первых же слов показать свое отношение к клиенту, привлечь его внимание, а подробности уже потом, после того как до клиента дойдет весь ужас…
«Ты, гад, спрятаться хотел? Хуй получилось! Пиздец тебе!» – нет, не то, слишком сухо, мы же пока не под протокол. Блядский рев «третьего движка» мешал сосредоточиться, еще и окна открыты, иначе дым гонит в салон, как в «газенвагене».
Может, так: «Ну что, ты, петушара ебаный, крыса, перекрыться хотело? Хуй пролезло, блядина. Ебаться хочешь? Упала на пять костей!» Нет, так тоже не пойдет, много слэнга, а клиент несудимый, пока он там расшифрует, надо попроще.
Когда подъезжали к его «хрущевке», затерянной во дворах, «в жопе у Бога», как сказал кто-то в каком- то фильме, текст был готов.
«Ты, пидараст ебаный, не ждал? Становись раком, ебать будем!»
Вполне лаконично и со смыслом, никакого жаргона.
Эффективный такой креатив.
Тут как назло – какая-то старуха, с тележкой, «кравчучкой», вся в коричневом, выпирается на дорогу и пиздует не глядя. Тот черт на зеленом «Москвиче», наверное, принял ее за мешок с картошкой, за каким-то хуем перебирающимся из одного погреба в другой. Бабка перелетела через «Москвич» и приземлилась метрах в трех позади, сделав сальто в воздухе.
Вася из «Москвича» бросился ее поднимать, а ноги у нее уже гнулись во все стороны, как чулки со сбережениями.
Нехорошо, когда такая хуйня происходит перед работой, может не повезти.
Так и получилось.
Припарковав «лимо» в соседнем дворе, мы пошли пешочком, настроение уже так себе, смерть старухи немного расстроила, да и шум от глушителя заебал.
По дороге обсуждали детали.
– Ты уверен, что он дверь откроет?
– Откроет, а если нет – двери там деревянные, хата съемная, вылетят с двух ударов.
– Во, сучка жадная, пожлобился двери нормальные поставить, миллионер хуев.
Мы уже почти пришли, как Морячок неожиданно спросил:
– Слышь, а ты в курсе, что он пидарас?
– В курсе, конечно. А то какого б хуя мы тут делали? Друзей своих швырнул, спрятался, по долгам не кроится.
– Не, в смысле настоящий пидарас, голубой!
– Чего? В смысле – гомосексуалист? Ты прикалываешься?
– Да какой прикол, я ж его вычислял месяц, он и брат его, два кабана бородатых, живут с какими-то обсосами малолетними, в жопу ебутся.
– Бляяяяя… – только и нашел я, что сказать.
Весь труд, весь креатив пошел покойным проебом. Теперь придется на месте импровизировать, да и вообще, стремновато как-то соваться в гнездо пидарасов. Не так я в детстве представлял свою взрослую жизнь.
Теперь придется просто, в двух словах, объяснить клиенту, что к чему, да и припугнуть на прощанье. Голимая профанация.
Зашли в хату – точно, две двуспальные кровати, два обсосика малолетних, брат с бородой…
Быстренько объяснив, что им надо делать, чтобы продолжать жить, мы с Морячком поспешили на выход. Вместо культурного разговора пришлось подпалить клиенту бороду зажигалкой, ну и Морячок дал по паре оплеух пидорчатам.
А попрощались вообще никак, дежурное прощание: «Смотри, отвечаешь, как всегда, дуплом своим грязным!» – звучало в таких обстоятельствах нелепо и беспомощно.
Ну кто же знал, что у него иммунитет.
Запакованный
Вадим Мартьянович был очень приятным человеком. Образованный, кандидат наук, воспитанный. Легко входил в контакт с людьми, вальяжный такой, бизнесмен. А потом взял и вскрыл себе вены на руках и ногах и нос разбил, поскользнулся в ванной, когда в ужасе из нее ломился. Он вскрылся в ванне с водой, хотел, как римский патриций, поплыть из ванны в Стикс. Римские были люди военные, крови не боялись, а Мартьяныч был комбинатор. За свою недолгую жизнь он успел перекидать всех друзей и, что самое неприятное, – швырнуть меня. В принципе, не сильно он меня и убрал – на двадцатку баков всего, но это была последняя двадцатка.
