— Он ее любил, — повторил я, чтоб не увязнуть в теологических спорах.
— Ну и что с того? — рассердилась вдруг Галя. — Как ты не понимаешь? На кой ей любовь человека, которого она не любила? Вот эту нелюбовь Саша и принимал за измену, хотя она не только Сашу — никого не любила. Бывают такие без-любые натуры, им можно посочувствовать. Про таких говорят: «разборчивая невеста», но Лена была замужем — в этом вся загвоздка. А она все еще ждала принца и Саше говорила, что он не в счет, а так — пустышка, пустячок, даже ребенка ей сделать не сумел. Он на стенку лез от таких слов. Изводил ее ревностью, а она попрекала бездельем — дурью маешься, бесишься от ничегонеделания. День за днем. Вот Никита и стал у него, что у тебя «Даная», идефикс. А для нее это последний шанс. Ну, в смысле некоторого расширения женского опыта, а то ведь Саша, судя по всему, ее единственный мужчина, и, кроме Никиты, при их замкнутом образе жизни, никого другого на примете. Импульсы могут быть какие угодно — бабы иногда подкалывают своих мужиков из одного только удовольствия их обмануть. Или отомстить за что-нибудь. Из озорства или любопытства. А то и просто так. Могла быть и меркантильная сверхзадача — уж очень ей хотелось ребеночка, а с Сашей ничего не выходило. Или у Саши с ней, кто знает? К врачу обратиться стеснялись — сознание у обоих допотопное: у нее — девственницы, у него — романтика. Таблетки, правда, стала принимать — кто-то ей из Германии привез. У нее на этой почве бзик был, запросто могла ради этого с Никитой переспать. Любви никакой, эксперимента ради — а вдруг получится? Мне кажется, что и Саша ничего бы не имел против, чтоб ей кто на стороне ребенка нае…, и любил бы его не меньше, чем своего, зато из ревности мог бы и порешить. Ее — нет, а любовника — да. Думаешь, зря Никита его боится?
— Господи! — только и сумел выдавить из себя я, не успевая пережевывать обрушившуюся на меня информацию.
— Ничего не утверждаю, уверенности никакой ни в чем — ни в ее измене, ни в ее верности. Единственный, кто знает, — Никита, но он в молчанку играет. Саше к тому времени уже было без разницы, что на самом деле. Он как раз, наоборот, считал, что, освободившись от литературной халтуры, может наконец использовать вынужденный досуг, чтоб предаться мучительным раздумьям об опорных вопросах бытия, из которых женская верность была, с его точки зрения, главной. Даже если невинна, то зачем держала его в неизвестности, продлевая муки? А если изменила, то лучше б призналась — обоим бы полегчало. А так он совсем извелся, загнал себя в угол. Целую концепцию выстроил, что женщина делает человека уязвимым — пусть не ситуативно, так психологически. А действительно, какая разница, сходит с. ума человек от того, что было, или от того, чего не было? «Тылы не защищены» — его собственное выражение. Что с него взять? Поэт, из породы эмоционалов, завести — пара пустяков; А она наезжала по любому поводу. И без повода. Ну, знаешь, что пыль у него на столе, что увиливает от домашней работы и прочая семейная бодяга. — Галя произнесла это с холостяцким высокомерием. — А он терпел, пока она не потянула на стихи — вот тут его и достала. Что у него, кроме поэзии, оставалось? Ни прежних заработков, ни прежнего статуса — одни стихи.
— Плюс Лена.
— Говорю тебе — это была другая Лена, чем ты знал, а Саша любил, сказала Галя, раздражаясь на мою непонятливость. — Он с ней был еще более одинок, чем теперь без нее. Никто так хорошо не знает, как уязвить в самое больное, — только близкие! А Лена — меткий стрелок. Стоило ему заговорить о своей работе, она кривилась и объявляла это патетикой. Что говорить, голос у него на порядок выше, чем у остальных, но на то и поэт, чтоб говорить возвышенно.
— Это для читателей и поклонников он поэт, а для жены — муж. Есть разница. Одно — завышенный тон на листе бумаги, а другое — в нормальной жизни. Представь, если б певец, возвратившись из театра, продолжал петь дома, разговаривая с женой!
— Саша не разговаривал дома в рифму!
— Еще не хватало! Все равно он эту границу не очень различал.
— Это и называется экзистенциальным существованием. Куда хуже, если б в стихах он был одним, а в жизни — другим.
— Ты, я вижу, была лицом заинтересованным в их конфликтах, — удивился я. — Мне казалось, что хотя бы из женской солидарности…
— При чем здесь женская солидарность? — возмутилась Галя. — Просто я люблю его стихи.
— Я тоже.
— Ты не знаешь новых. Он написал цикл антилюбовной лирики с легкоугадываемым адресатом.
— Вот видишь! Выходит, он черпал вдохновение из семейных конфликтов. Подзаряжал свою творческую батарею, которая, кто знает, без них давно бы уже села.
— У него есть даже стихотворение об убийстве жены.
— Ну и что с того! — не выдержал я. — То ты ее поливаешь, то на него убийство вешаешь.
— Дурак, — спокойно сказала Галя.
— Он написал его после убийства Лены? — спросил я.
— Нет, раньше.
— А милиции про этот стишок известно?
— Надеюсь, нет.
— Подозреваешь Сашу?
— Я этого не говорила. Совсем наоборот — на убийцу не тянет. Да и не из тех, для кого пусть лучше умрет, чем достанется другому. Хоть парочка еше та: истеричка и психопат, — сказала Галя, не отвечая на мой вопрос. — И как психанет, сразу же кота на руки и юрк в ванную. Чтоб успокоиться. Самотерапия. Уверен, что это снижает давление. А в ванной стихи сочинял. С котом вместе. Чем меньше печатали, тем лучше он писал.
— У него повышенное давление?
— Скорее подскакивающее. В стрессовых ситуациях. А Лена ему таковые создавала по нескольку раз в день. Ты хоть знаешь, как все произошло?
— В общих чертах. Саша стоял под душем, а когда вышел с полотенцем входная дверь настежь, на пороге лежит Лена. Кошмар какой-то.
— Кошмар, — согласилась Галя и добавила: — Она лежала в собственных экскрементах — при удушении, оказывается, происходит ослабление анального отверстия. Шейный позвонок был сломан. Вид неприглядный. Макабр.
— Ты так говоришь, как будто сама присутствовала.
Не очень понравилось, что Галя вдается в такие подробности, словно смакуя их.
— Знаешь, гоняться за женой с ножом, выясняя отношения, — это совсем не то же самое, что придушить ее, — сказал я. — Разве что в состоянии аффекта.
— Вот и я так думаю. Но учти — ни ты, ни я никогда не испытывали таких приступов ревности, как Саша. Одно — когда тебе изменяет любовница, которой ты тоже изменяешь, и совсем другое — когда ты водрузил бабу на пьедестал, а теперь подозреваешь, что она трахалась с твоим лучшим другом. У Саши, правда, есть одно оправдание, хотя оно как раз и подозрительно.
— Ну, то, что он сам винит себя в ее смерти. Что заперся в ванной сразу после скандала.
— Скандала?
— Очередного. Но ты прав: семейная ссора — еще не убийство. Пусть даже на этот раз, по его же словам, у них было хуже обычного. Вот он и заперся в ванной, хоть у них и был уговор не запираться.
— Уговор?
— Из-за кота. В ванной стоял кошачий унитаз.
— У них все тот же кот? Нервный такой сиамец?
— Нет, сиамец умер. От закупорки мочевого канала — камни в почках, а в результате интоксикация всего организма. Они в это время как раз выясняли отношения, не до кота было, вот и проморгали. Невинная жертва их параноидаль-ной сосредоточенности друг на друге. Потом попрекали друг друга его смертью. Пока не подобрали на улице нового — беспородный такой, дворняга, в боевых ранениях весь, ухо оторвано, но куда более управляемое существо, чем сиамец. Тот, как ни приду, прятался. А этот контачит, на колени вскакивает, трется, мяучит, кайф ловит.
— Странно, что он ничего не слышал, — возвратился я от кошачьих свойств к человечьим. — Ни звонка в дверь, ни криков.
