— Это-то как раз понятно. Во-первых, закрыта дверь, во-вторых, душ, в-третьих, Саша немного туговат на ухо. Когда милиция приехала по его вызову, он им напрямки заявил, что во всем виноват он. Как я понимаю, в метафорическом смысле. Согласно своему самоедскому принципу, что он — говно. А они поняли буквально и взяли его. Он был в шоковом состоянии, не понимал, о чем спрашивают, отвечал невпопад, о Лене рассказывал в настоящем времени, будто она жива, не помнил, что именно произошло, не говоря уж о последовательности событий, — все путал. Настолько зарапортовался, что выходило, будто он заперся в ванной уже после смерти Лены, но потом, слава Богу, пришел в себя и выдал новую версию. Был как в нокауте, да и сейчас еще не совсем очухался. Сам увидишь. Тогда его подвергли психиатрической экспертизе, заподозрив в симуляции, чтоб скостить срок. Но врачи сказали, что у него и вправду провалы в памяти, как у тех, кто попал в автокатастрофу. Какая-то часть мозга человека отказывает в самый решающий момент, не в силах ни регистрировать происходящее у него на глазах, ни воспроизвести его спустя некоторое время. В таком состоянии человек может признаться в самых невероятных поступках, которые никогда и никак не мог совершить. По-научному это называется ретроградная амнезия: частичная блокада памяти. Обычно она рано или поздно восстанавливается, белое пятно постепенно заполняется реальным содержанием. Саша два дня отсидел, я к нему на свиданки бегала, но там в конце концов разобрались, что к чему, и выпустили. Странно только, что на полу обнаружили мокрые следы — получалось, что Саша выбежал из ванной даже не вытершись, голый и мокрый.
— Может, он все-таки услышал звонок, но не сразу среагировал?
— Звонка могло и не быть.
— Дверь взломали?
— Зачем взломали? Открыли ключом.
— Кто?
— Да хоть я.
— У тебя был ключ от их квартиры?
— Почему был? Есть.
— ?
— Иногда я кормила кота во время их отлучек, хоть мне и далеко ездить. Но что делать, когда не на кого было оставить?
— Могли Никиту попросить. У него мастерская в двух шагах. Или Саша ему и кота не доверял?
— Кота как раз доверял. Но чаще всего они отправлялись втроем. Знаешь, у них связь какая-то патологическая — с одной стороны, Саша дико ревновал к нему, а с другой — дня прожить не мог без него. Враги бывают ближе, чем друзья. А по отношению к Лене Саша был одновременно стражем и сводней. Ну, буквально случал их. Совместными этими поездками устраивал всем троим проверку. Включая себя. Представляешь, они даже один на троих номер снимали. Что ни говори, извращенцы — я о мужиках. А в тех редких случаях, когда супруги отваливали вдвоем, кота оставляли на Никиту. Вот почему у него второй ключ.
— У Никиты?
Я не мог скрыть удивления.
— А то у кого же! Его тоже таскали, когда все это случилось.
— Тоже? А кого еще?
— Меня. Мне — что, а Никита запаниковал. Хорошо еще, у него алиби.
— Алиби?
— Мы этот день провели вместе.
— Где?
— Да так — развлекались, — уклончиво сказала Галя, и я так понял, что их связь продолжается, пусть и не на регулярной основе.
Я не имел права на ревность, тем более — на претензии. Помню, в какой напряженке ее держал: ни слова любви, надолго исчезал, а появлялся иногда в непотребном виде, используя ее квартиру в качестве берлоги, куда уползал, когда случались запои. Она была безотказна, мог на нее всегда положиться. Сейчас гадает, наверное, — а с ней и читатель моей исповеди, — чем кончится наша с ней дружеская встреча? А я и сам пока не знаю. Точнее, когда шел к ней, не знал, полагая, что она обабилась за эти годы, став к тому же вместо актрисы директрисой театра — хоть и по профилю, но куда-то вкось. Но теперь, ввиду увеличившегося сходства с эрмитажной присухой… Да и раздразнила меня сучонка случками с Никитой. Я не ревнивец, скорее наоборот, вот только слова подходящего нет, а жаль. Короче, соперничество такого рода вдохновляет на ратные подвиги. Со мной она обо всех других хуях мигом позабудет! Промолчала бы, я б ушел, наверное, а так решил остаться.
О чем не пожалел. Баба каких поискать, дока в этих делах. Вопит, как будто не е… ее, а режут. Слишком, правда, физкультурница. Перехват инициативы: словно не я, а она — мужик. Как вскочит на коня, то бишь на меня, ну, мы и понеслись, забыв про все на свете. Если это и есть земной рай, то синоним ему — смерть.
А что — взять на ней и жениться, а все остальное — побоку?
3. СВОБОДЕН РАБ, ПРЕОДОЛЕВШИЙ СТРАХ
Разбудил телефон, Галя сняла трубку и тут же передала мне. Еще не соображая, во сне я или наяву, мгновенно узнал его, хоть и не слышал этот голос целую вечность. И сразу вспомнил, как он буравил меня своим взглядом на вернисаже лже-«Данаи». Откуда ему известно, что я у Гали? Или я уже под колпаком? Сон как рукой сняло.
О чем речь, наколол я его тогда здорово, став невозвращенцем, но и он мне нервы попортил дай Бог! И не мне одному: так что, дав деру, я отомстил за всех нас, его подопечных, — можно и так считать. Да и нелепо, решившись на такое дело, думать о карьере ничтожного службиста. Я сжигал за собой все мосты, Галю вот бросил, а здесь какой-то чин из гэбухи — да пропади он пропадом! Тогда и вовсе не следует вылазить из материнской утробы: ведь и родишься за счет кого-то нерожденного, потенциального братишки или сестренки. Любое твое движение за счет кого-то — се ля ви. Оправдывая себя всегда и во всем, представлял тем не менее иногда нашу с ним встречу и его скулеж — доверял вам, мол, как себе, лично за вас поручился, рисковал; с вас как с гуся вода, а на моей карьере крест. Ничего, успокаивал я себя, жив остался. Жив-то жив, отвечал он… — и все в том же роде, до бесконечности. Первое время являлся мне по ночам, потом все реже и реже. А сейчас могу и вовсе отказаться от встречи — как мечтал с ним расплеваться, живя здесь, и вот наконец появилась возможность. Послать на хер — и все дела!
Через час, однако, мы уже сидели с Борисом Павловичем за столиком в «Англетере» на Исаакиевской — самом дорогом в Питере ресторане. Не моя забота: он пригласил, ему и платить. Или им. Но кто они сейчас?
Странно — из всех знакомцев, кого повстречал в эти дни, он изменился меньше других. Если даже мы не постарели, то поизносились за эти годы, а Борис Павлович, мой ровесник, год-два разницы, наоборот — помолодел. Вместо усредненного, безвозрастного чинодрала из гэбухи — энергичный, напористый, крепко скроенный новый русский. Вот кому политический катаклизм, здесь случившийся, пошел на пользу даже физически. Воистину — непотопляемые.
Обошлось без попреков, которые я выслушивал от него в своих антиностальгических снах. Для начала он упомянул совсем другую эрмитажную картину Рембрандта, сравнив мой деловой визит на родину с возвращением блудного сына. Я ему ответил в том смысле, что теперь вправе выбирать родину по собственному усмотрению — хоть остров в Средиземном море. Похоже, был в курсе моих карьерных удач и провалов в Америке, но я решительно оборвал эту бодягу:
— А зачем я вам теперь понадобился?
— Об этом скажу опосля, если вас не раздирает любопытство. Сюрприз для вас будет. А пока что — дружеская встреча.
— Друзьями не были.
— Не скажите. Всегда испытывал к вам симпатию. В Югославии предоставил полную свободу
