— Нормально. Вот уезжать собирается.
— Что?
— Уезжать, говорю, собирается.
— Да я понял. Куда?!
— Не волнуйтесь, это после Нового года. Пока здесь.
— Ясно. Ты его держи на коротком поводке. Чтоб раньше времени не смылся. А то приедет комиссия, им нужен какой-нибудь человечек, чтоб в этом деле сек.
— Да никуда он пока не денется. Он мне сам сказал, что доведет указ до конца.
— Надеюсь, что до победного. И вот еще что. Отчет мне подготовь за последние две недели. Начиная с собрания. Всё. Отбой.
Связь Митрохин всегда прерывал резко, без прощаний, как будто и вправду сидел в окопе под бомбами.
«Чтоб тебя накрыло!» — швырнул трубку Бузунько и сам закричал:
— Сержант!
В дверях появился встревоженный Черепицын.
— Слушаю, товарищ майор.
— Ты это. — Бузунько почесал лоб. — Что у нас с мужиками? Что там еще за «экзамен» такой?
— Игра, товарищ майор.
— И что за игра?
— Пропускают по сто грамм, читают свой текст. Потом снова сто грамм. И так, пока кто-то не сделает первую ошибку… ну или свалится под стол.
— Ничего себе игра. Дочки-матери прям. Нельзя ли этот процесс как-нибудь проконтролировать? А то сопьются к чертовой матери до комиссии. А мне нужен показатель!
— Никак нет, товарищ майор.
— Что значит «нет»? Не сопьются, думаешь?
— Нет, в смысле нельзя проконтролировать. Разве что сухой закон принять.
— Может, посоветуешь еще комендантский час ввести?
К каверзным вопросам подобного характера Черепицын давно приспособился и имел против них универсальное средство.
— Не могу знать, товарищ майор, — гаркнул он, вытянувшись в струнку.
Но майор тоже без боя не сдавался.
— А кто может знать?
— Не могу знать, товарищ майор!
— Вот заладил! — плюнул с досадой Бузунько. — И что ты разорался? Не на параде. Вольно. Ты мне лучше скажи вот что. Из деревни никто за последние две недели не уезжал?
— Вроде нет, товарищ майор.
— Вроде я одет по моде, — решил саркастически срифмовать Бузунько. — Ты мне факты давай. Кто- нибудь уезжал?
— Не могу знать. — Но, заметив насупившееся лицо майора, Черепицын поспешно добавил:
— Нет!
— Приезжие были?
— Нет.
— Тема указа не муссировалась между нашими ну и… другими?
— Простите, товарищ майор, что она не делала?
— Муссировалась. Обсуждалась.
— Насколько знаю, нет.
— Ладно. Все, иди, не мозоль глаза. И этого, Поребрикова, отпусти уже, че ему, до Нового года париться, что ли?
Черепицын кивнул головой и вышел.
Бузунько посидел еще какое-то время, позвонил Пахомову, но не застал того дома и закурил. А затем, вздохнув, достал лист бумаги и принялся за составление рапорта о проведенных за последние две недели мероприятиях.
«Главное, чтоб все гладко было, — думал он, стуча указательным пальцем правой руки по клавишам допотопной пишущей машинки марки „Olivetti'. — Начальство любит, когда все гладко».
Но гладко бывает, как известно, только на бумаге. Да и то в сказках. Да и то не во всех.
15
Пока майор Бузунько, склонившись над пишущей машинкой, на все лады расхваливал активность, сознательность и энтузиазм трудящихся масс в деле «освоения и сохранения литературного наследия России», в самой деревне произошел неожиданный и неприятный инцидент. На одной из «амбулаторных» (то бишь домашних) посиделок Валере-трактористу расквасили нос. И если б только ему одному.
Начиналось все тихо-мирно, как начинается, впрочем, любое событие, заканчивающееся неожиданным и неприятным инцидентом.
Дело шло к вечеру. Рабочий день уступил место законному досугу, и дядя Миша собрал у себя дома десяток-другой односельчан с целью проведения очередной читки. К мужчинам в этот раз присоединились и несколько женщин. К началу последней недели некоторые большеущерки тоже увлеклись процессом декламации, стали ходить на литературные сборища и вообще всячески активизировали свое присутствие, только разве что в «экзамен» не играли.
Танька сидела рядом с Валерой, с которым у нее к тому моменту сложились самые что ни на есть любовные отношения. А неподалеку от них сидел бывший Танькин воздыхатель Денис, который хоть и слегка ревновал Таньку, но виду не показывал, тем более что она не была «един свет в оконце», случались у Дениса и более страстные «любови». Однако тут примешалось еще кое-что.
Валера, как всегда, на ура читал свою поэтическую «заумь», Гришка-плотник свою «дичь», кто-то читал отрывки из «Онегина», кто-то нес сентиментальный «насморк», даже Катька совершила подвиг, прочтя что-то из Салтыкова-Щедрина. И хотя никто ничего не понял из-за немыслимого количества устаревших слов, из вежливости ей похлопали — бабам вообще хлопали сдержанно. Пришел даже недавно освободившийся из мест заключения Поребриков, который очень неплохо для новичка прочел какой-то рассказ Платонова. Мало кто понял, о чем, собственно, был этот рассказ, но Поребрикова уважали и потому тоже одарили несколькими жидкими хлопками. Валера, как обычно, завершил культурную программу, имея в запасе пару стопроцентных «хитов».
Его, как обычно, наградили восторженным улюлюканьем и выкриками типа «Ну артист!», «Пропадает талант!», «Готовь сольную программу, Валерка!». Даже сдержанная Катька одарила тракториста похвалой: «Прям хоть в филармонию не ходи!», словно она только и делала, что ходила в филармонию. Но Денис, которому уже поднадоел культ Валериной личности, едко заметил, что стихи — это всё для баб, а вот мужикам — им мясо подавай, реальную, так сказать, жизнь.
На него, конечно, тут же набросились, включая обидевшуюся за своего кавалера Таньку. Но не все. Кто-то (естественно, из «заик») сказал, что вообще-то резон в словах Дениса имеется. Стихи — это такие кружева, рифмочки да строчечки. А проза — это разговор по душам.
На это разозлившийся Валера сказал, что, если проза — это разговор по душам, то поэзия — это разговор непосредственно с душой.
Ему возразил дядя Миша, сказав, что поэзия, может, и разговор с душой, но вот проза — это разговор с сердцем, умом и «вообще всем». Потому что это разговор на человеческом языке и с человеком и что, мол, не было таких людей никогда, которые бы говорили стихами.
В рядах поклонников литературы наметился раскол. Оказалось, что все это время «заики» недолюбливали «рифмачей», «рифмачи» — «заик». Спор стал набирать обороты и принимать угрожающий здоровью характер. Но дядя Миша решил всех примирить и предложил выпить. И только спиртное начало
