Вячеслав Иванович Пальман
Песни чёрного дрозда
Глава первая
ЗОВ ОХОТНИЧЬЕГО РОГА
Он сидел на удобной ветке самого высокого явора, над кудрявым, светло-зелёным лесом, и самозабвенно, как это бывает только в начале лета, пел свою бесконечную, красивую песню.
Ниже, на том же дереве, в прочной развилке чернело хорошо замаскированное гнездо, крепко свитое из тонких побегов берёзы, которые он три недели назад отрывал сильным клювом, приносил сюда и старательно заплетал на развилке. Когда гнездо получилось, он вместе со своей молчаливой подругой смазал жирной глиной вчерне готовое гнездо, загладил круглую, удобную чашечку и, прежде чем оно подсохло, устелил внутри сперва сухим мхом, а потом пёрышками и пухом со своей собственной груди.
Скоро в гнезде появилось шесть голубых яичек с крупными тёмными пятнами на тупом конце. Подруга разложила их звёздочкой, острыми концами к середине, как ей удобно, и села сверху, разлохматив мягкое оперение. У чёрного дрозда наступила пора счастливого покоя. Он заполнил дни ожидания долгой и звучной песней, в которую вложил всю радость жизни и счастья быть семьянином. Дрозд пел для своей подруги, она слушала его голос и ощущала приятную близость своего верного пернатого красавца. Покой наполнял её маленькую головку, не обременённую чрезмерными заботами. Лишь изредка она приподнималась и осторожно перекатывала тонкими ногами тёплые яички, меняя их местами, да ещё в полдень слетала ненадолго с гнёзда, чтобы подкрепиться личинками и червями на сырой земле около своего явора. Пролетая мимо хозяина, она отрывисто произносила: «Черр-кэ-черрк»! — и пикировала вниз. И если дрозд не сразу понимал, что от него требуется, и с подчёркнутой элегантностью опускался рядом с ней на землю, то дроздиха ещё раз произносила «тр-ра-ра-черрк», но уже резче, в приказном тоне; дрозд вертел головой, вслушиваясь, и, разобрав, что к чему, послушно взмывал на явор. Минуту-другую он топтался на ветках у самого гнёзда и не без тяжкого вздоха, неловко, по-мужски, садился на тёплые яички. Что поделаешь!..
Сидел, закрыв глаза, словно стеснялся.
Насытившись, прилетала дроздиха, ревниво оглядывала притихшего на гнезде друга и, найдя, что все в порядке, садилась рядом с гнездом, начинала неторопливо перебирать пёрышки, всячески охорашиваться. А он изнывал от непривычного занятия, поглядывал на неё острым, круглым глазом, но без разрешения не подымался, потому что был все-таки чутким супругом.
Отдохнув и закончив туалет, дроздиха снова говорила своё короткое «чер-рр-к», теперь уже спокойно, даже с оттенком некоторой благодарности, и тогда послушный дрозд неловко вылезал из насиженного гнёзда. Сделав над притихшей супругой круг почёта, он с лёгким сердцем опять взносился на самую вершину явора. Через минуту оттуда на весь лес, на всю вселенную раздавалась его звучная песня.
Он был счастлив, этот чёрный дрозд, и он пел о своём маленьком, но, право же, самом настоящем счастье. Все вокруг было так хорошо, так просто и понятно, что иногда ему хотелось взлететь высоко- высоко, к снежным вершинам и петь оттуда, с этой высоты…
Зорким глазом дрозд и во время пения видел все, что делается среди густейшей зелени леса, под высокими деревьями, в кустах, обильно смоченных росой, на влажной земле, и в любую минуту мог лететь навстречу опасности, если она угрожала гнезду.
В тот день ещё с утра он приметил бурую тушу крупного оленя, дремавшего неподалёку от явора под густым боярышником. Низко опустив рогастую голову, одинокий олень спал, поджав под себя ноги, но уши его все время насторожённо торчали и автоматически поворачивались в разные стороны, прослушивая воздух. Олень и во сне был начеку.
Весь день чёрный дрозд видел хлопотливых зябликов, стрелой проносившихся от гнёзда на поляну перед оленем и обратно. Их озабоченный вид и эта непрестанная работёнка означали только одно: у зябликов вылупились птенцы. Над гнездом их на старой рябине молчаливо и выразительно краснели широко раскрытые просящие рты, поднятые к небу. Сверху кучка птенцов в гнезде напоминала букет шевелящейся дикой гвоздики. Птенцы без конца просили есть.
И вдруг он замолчал, оборвав свою звучную песню на полуфразе. И сразу что-то изменилось в лесу. Дроздиха вытянула шею через край гнёзда и стала всматриваться в затихающий к вечеру лес. Олень быстро поднял голову, уши его окаменели, блестящие глаза раскрылись, высматривая опасность. Раз смолкла песня, значит, дрозд увидел непривычное, странное. Зяблики, печально чирикнув, спрятались у самого гнёзда. Их птенцы сжались в гнезде, и красная гвоздика исчезла.
Дрозд перепорхнул пониже. Его тревожное «кррэ-рэ-рэ», «кррэ-рэ-трр-рэ» барабанной дробью пронеслось в тихом лесу. Он разглядел внизу ласку, опасного врага. Змеиное тело её почти бесшумно и гибко обегало камни, стволы, тонкая подвижная мордочка умно и быстро осматривала каждую травинку на пути. Жестокие глаза маленькой хищницы уже приметили под явором обильные пятна белого помёта. Она заволновалась, вздёрнулась вверх, стараясь рассмотреть гнездо сквозь густую листву, и живо обежала дерево, выискивая путь наверх.
Олень немного успокоился, когда услышал шуршащее движение ласки. Но уже не дремал, а тоже наблюдал за быстрым зверьком, отлично разбираясь в тихих звуках и в сгущающейся темноте.
Теперь тревожное «кр-рр-тк», «кр-рр-тк» раздавалось совсем рядом, над землёй. Ласка вспрыгнула на мёртвый сучок явора и потянулась выше. Она наверняка знала, что тут гнездо. Дроздиха втянула шею и затаилась. Что будет?..
Чёрное тело дрозда наискосок прорезало листву и, чуть не коснувшись тёплым крылом зубастого рта хищницы, бессильно упало в траву. Коварная мордочка ласки тотчас склонилась вниз. Под ней билась и трепыхалась птица. Ласка расчётливо прыгнула на глупого дрозда. Он, кажется, чудом избежал её зубов, отскочил, волоча крыло. Ласка подпрыгнула и развёрнутой пружиной скользнула вслед за ним. Полуживой дрозд ещё раз издал предсмертный крик и снова ускользнул. Уже в азарте, распалённая ласка скакала за ним, не помня себя. Погоня двигалась прямо к оленю. Он все ещё лежал, высоко подняв чуткую морду. Влажный нос его двигался. Дрозд оказался рядом, ловко перепорхнул через оленя, через куст боярышника за оленем и с победным «черр-ка, черр-ка-черрк» стремительно полетел куда-то в глубь тёмного леса. А олень вдруг вскочил, рассерженно фукнул. Ласка шарахнулась в сторону, тяжёлые копыта чуть не вмяли её в землю. Забыв о хитром дрозде, о яворе с гнездом, она скользнула меж камней, и шелест травы тотчас затих в вечернем лесу.
Олень потоптался на месте, вздохнул и стал делать разминку: выгнул спину, потянул назад одну заднюю ногу, другую, ещё сделал два-три упражнения, после чего спокойно пошёл вверх по склону, ощущая потребность в траве и соли.
Чёрный дрозд благодарно пролетел над ним, потом над своим гнездом и в последний раз пропел короткую мелодию — песню победы.
За Кавказскими горами тихо угасала вечерняя заря. Красное на западе потускнело, полоска света сделалась сперва тяжело-малиновой, потом алой, а все высокое, просторное небо над хребтом, над лесными увалами, дальше которых лежала такая же просторная, как небо, кубанская степь, — все бесконечное небо за каких-нибудь полчаса сделалось из голубого зелёным, иссиня-тёмным, и на этом тёмном, словно на негативе, чётко и строго проявились белые вершины Главного хребта. Настала ночь.
И все вдруг увиделось по-иному: загадочно и мертво. От одного взгляда на белые вершины, позади которых опустилось чёрное небо, делалось холодно и жутковато.
Чёрный дрозд сидел у гнёзда, привычно поджав ножки и касаясь мягким брюшком тёплой ветки явора.
