стояли милиционеры, а зал гудел разноголосо, и слышно было, как всхлипывала в первом ряду жена.
У заднего крыльца, куда выводили осуждённых, уже собрались родственники, любители поглазеть. Ждали милицейскую машину. Ворота стояли настежь. Через дорогу зеленел овраг, поросший кустами, а дальше дубовый лес. Свобода была рядом. Если не сейчас, то когда?..
— С женой я могу проститься? — спросил Козинский и, не дожидаясь разрешения милиционера, протиснулся в толпу, обнял плачущую жену, шепнул ей: «Пошли завтра Петьку к дупляному дубу» — и неожиданно побежал, раздвигая людей, которые сами шарахались от него.
— Стой, стрелять буду! — тонко закричал участковый, схватился за пистолет, но стрелять не мог, потому что кругом были люди.
Поднялась паника, в разные концы понеслись машины, куда-то бросились за ищейками. Но кто же ещё так хорошо знал лесные тропы, как сбежавший преступник? Словом, писать бумагу о пересмотре судебного решения не пришлось, а у краевой милиции появилось ещё одно дело — о розыске.
— Когда все это приключилось? — спросил Саша, выслушав рассказ Ивана.
— Должно быть, до твоего ухода. Я, понимаешь, думал, что ты придёшь на суд, а тут узнаю — в горы подался. Ну и я тоже.
— Может, его уже нашли?
— Судачили, будто засаду около дома устроили, но он же не дурак идти домой, и зачем ему идти? Винтовка у него в лесу спрятана, голодным не останется, а теперь, когда горы позеленели и впереди лето, проживёт как-нибудь без передачи из дому. Так что вряд ли словят.
И только тут Саша понял, зачем Лысенко пошёл навстречу ему. Он положил руку на плечо Ивану.
— Спасибо тебе.
— Чего там… — застеснялся Иван. — Подумал, понимаешь, вдруг этот тип выйдет как раз на твою тропу, а ты ничего не знаешь.
Лысенко сказал об этом просто, сдержанно, но простота честного поступка тронула Сашу. Ведь что ни говори, а это он, Молчанов, способствовал суду, и теперь Ивану придётся уплатить восемьсот рублей штрафу, деньги не малые, по семье крепко ударят. И тем не менее Иван с открытой душой пошёл в горы предупредить об опасности, ночевал в холодном лесу, ждал.
Саше и сказать ему что-то доброе хотелось, и было не по себе как-то. Развязывая рюкзак, чтобы приготовить ужин, он хмурился и улыбался. Лысенко тоже молчал, сидел и шуровал хворостинкой огонь.
— Зачерпни воды, кашу сварим. — Саша протянул котелок.
Пока Иван ходил в темноту, Молчанов сидел, уставившись на огонь, но думал не об опасности, вновь появившейся в горах, а о доброте человеческой, которая, к счастью, всегда была, есть и будет.
— Так-то вот, Архыз, — сказал он и погладил овчара. — Это наш друг, слышишь? Ещё один друг.
Ночь в предгорье выдалась тёплая, набежали облака, столпились у перевала, уплотнились, и все солнечное тепло, накопленное за день, осталось у самой земли. Кажется, ожидался дождь, потому что дым от костра не шёл высоко, а стелился над головами.
Спали хлопцы спина к спине, укрывшись плащами. Архыз уснул в ногах у приятелей. Иван, правда, просыпался курить, подбрасывал дров, но Саша, уставший, измученный походом и событиями последних дней, даже с боку на бок не перевернулся.
Завтракали дружки последним брикетом каши и пили чай с остатками сгущённого молока. Запасы у Саши кончились, а у Ивана их, оказывается, совсем не имелось, налегке пошёл. Он немного разгрузил Сашу, взял лыжи, телогрейку; сейчас она оказалась вовсе лишней, как и шапка.
Шли не торопясь, останавливались на возвышенных местах, откуда был обзор, но листва здесь за два дня так распушилась, что обзор получался неважным.
Архыз бежал впереди, делал замысловатые петли и без конца вынюхивал душный лес, притихший в ожидании дождя, а может быть, и первой весенней грозы.
До посёлка оставались считанные километры. Здесь было лето. Всюду торчали крупные бутоны ирисов, которые вот-вот раскроются; под деревьями, где чисто от травы, белели свеженькие кисточки ландышей, голубели анютины глазки и колокольчики. Молодая, свежая листва упруго и густо облепила деревья, она источала горьковато-сочный аромат.
Чудесная пора!
Там, где долина расширялась, а дубовый лес редел, попадались хорошие травянистые полянки. Архыз забеспокоился, он все время подбегал к Саше и заглядывал в глаза.
— Что с ним? — спросил Лысенко.
— Просится куда-то. Ну иди, иди…
Овчар тотчас же исчез в кустах.
— А ну давай посмотрим, куда он заспешил. — Саша снял рюкзак, Иван положил свой груз, и они тихонько пошли через лес, высматривая Архыза.
В полукилометре от дороги глазам их предстала картина, которую редко может увидеть натуралист.
Высоко подымая голенастые ноги, по кругу в центре поляны бегал молодой олень, а за ним, тоже игриво подпрыгивая, извиваясь всем телом, мчался Архыз. Уши его дёргались, язык вывалился, он догонял оленёнка, тот взбрыкивал или угрожающе наклонял мордочку с тупыми пеньками рогов; тогда Архыз отбегал в сторону, но тут же натыкался на медвежонка примерно одного с ним роста, и все повторялось: то Архыз убегал от желтоглазого, довольно тощего боровика, то медведь ковылял за ним и щерился, словно хотел укусить. Настоящая игра. Никто никому не поддавался, но никто и не убегал далеко.
Иван сложил губы так, словно собрался свистнуть.
Саша приложил палец к губам: тихо!
Поиграв минут десять, медвежонок завалился на бок и, все так же ощерившись и показывая белые, как перламутр, клыки, принялся кататься через спину.
Оленёнок остановился, его большие блестящие глаза с интересом разглядывали медвежонка. А овчар улёгся в метре от озорного медведя, вытянул передние лапы и прижал к ним тяжёлую голову. Устал. «Вы меня не трожьте», — говорил его сонный взгляд.
Оленёнок схватил сочную траву в одном, другом месте, но, видно, был сыт и вдруг грациозным прыжком перескочил через Архыза, едва не зацепив его копытом. Овчар не вскочил, не погнался. Напротив, тоже завалился на бок и закрыл глаза.
— Это мои, — тихо прошептал Саша и сделал знак, чтобы Иван оставался на месте, а сам, закинув карабин за спину, двинулся вперёд.
Шаг, другой, и вот он уже на поляне, ясно видимый на фоне зелени. Хобик испуганно повёл мордой, скакнул и исчез. Лобик вскочил и, оглядываясь, тоже улепетнул в кусты. Архыз стоял растерянный. И Саша остановился. Сунул руку в карман, вынул сухарь и протянул невидимому другу. Из кустов напротив тотчас же высунулась мордочка Хобика. Оглядевшись, он несмело вышел на поляну. Лобик не показывался.
— Хобик, Хобик… — Саша вытянул руку с сухарём.
Запах, наверное, уже достиг носа оленя или он просто вспомнил недавнюю встречу и смело, даже дерзко оглянувшись на Архыза, пошёл к леснику, но в двух шагах от него остановился и попятился. Почуял другого человека? Или его остановил запах ружья? Саша, продолжая говорить какие-то ласковые слова, шагнул к отступающему оленю и сел на траву. Поза безобидности и покоя. Только тогда Хобик потянулся за сухарём, взял его мягкими, нежными губами, подбросил голову, отбежал немного и с усилием начал грызть.
Архыз проявил чудесную невозмутимость: стоял как вкопанный.
А Лобик все не показывался.
Олень осмелел и позволил Саше дотронуться до себя, а овчар снова улёгся; когда со сцены исчезла всякая насторожённость, кусты пошевелились, и показался Лобик. Он вышел на поляну, задрав нос, нюхал, нюхал, но приближался к Саше осторожно, кругами, с остановками. Ближе десяти шагов так и не подошёл. Если бы нашлась приманка! Увы, у Саши больше ничего не было. Тогда он громко сказал в кусты:
— Иван, уходи и жди меня на дороге.
Подождав немного, Саша встал, погладил Хобика, почесал ему рожки, ещё покрытые бархатной
