Он пристегнул на всякий случай поводок к ошейнику овчара и, содрогаясь, ступил в воду. Долго шёл, толкая перед собой плотик. Овчар тем временем плыл рядом, вытянув морду и прижав уши. На стремнине их подхватил поток и наискось понёс по течению. Котенко навалился грудью на плотик, стал выгребать сильной рукой, направляясь к берегу. Он больше всего опасался плывуна — деревьев, кустов, в которых можно запутаться. На счастье, река оказалась чистой. Собаку и плотик снесло очень далеко. Но Саша заметил смельчаков — он все время стоял на разрушенной косе и ждал Архыза с вестями. В течение минуты сбросил он с себя одежду и бросился встречь человеку и собаке. Втроём они быстро управились с упрямым потоком, их подбило в затопленный лес уже на этом берегу. Пронесло!
— А-га! — еле выговорил Котенко. — О-си-ли-ли!.. — Он чуть двигал посиневшими губами, подмигнул Саше и между тем быстро развязал поклажу на плотике…
Когда обсохли, согрелись, когда Архыз уже сидел обочь костра, дожидаясь каши, Котенко рассказал, что с ним приключилось.
— Опять же зубры, — добродушно улыбнулся он. — Я их и так, и этак, забились в чащу, никак не идут. Пришлось стрелять. А выстрел их не столько пугает, как сердит, раздражает. Бросились прямо на меня. Я на дуб, да сорвался, расцарапался, схватился за карабин, а от него видишь что осталось. Ни защищаться, ни тебя оповестить не могу. И все же согнал зверя, заставил идти на перемычку, когда её вода уже начала захлёстывать. Распалил костёр, сгрёб горящие ветки и с таким вот факелом — прямо к стаду. Ну, паника! Кругом вода, сзади огонь… Помчались. А тут и олени, и косули. Правда, не все, на островке часть осталась; пока я за ними бегал туда-сюда, воды прибавилось, и на месте перемычки такой водоворот начался, что выйти и вывести их уже не мог. Вот так. В общем, есть и на завтра работёнка для нас обоих. Придётся построить плот и перевезти несчастных животных с острова сюда.
— Как дед Мазай. — Саша улыбнулся.
— Вот именно. Ну, а что у тебя получилось? Удалось спугнуть зверя?
Саша коротко рассказал. Упомянул об оленёнке с перевязанной ногой, но зоолог пропустил эту деталь мимо ушей. Его особенно удивил поступок Лобика.
— Вот тебе и дикий зверь! Он помог не инстинктивно, а сознательно. Догадался, какой ты опасности подвергаешься, и бросился на помощь. Что это? Не говорит ли подобный факт о разумной деятельности, о мышлении зверя? Ох, как плохо мы ещё изучили психику диких зверей, как много нужно выявить, объяснить!.. И не в клетках зоосада, не в виварии, а на воле, в естественных условиях.
Долго ещё в центре заповедника, у Речного Креста, горел костёр и слышалась человеческая речь. А рядом грохотала река, и казалось, этому разгулу стихий не будет конца.
Когда проснулись, Котенко первым делом пошёл к воде посмотреть свои отметки. Вернулся спокойный:
— Всего на четверть прибавилось. Паводок проходит. И наши косули на острове в безопасности. Давай быстро погреемся чаем — и топаем.
— Куда?
— Ближе всего отсюда приют Сергеича. К нему и заявимся. Переведём дух, отдохнём малость и потопаем. Хоть поспим под крышей, по-человечески.
Глава одиннадцатая
НА ТЫБГЕ
Через приют «Прохладный», куда явился Сергеич, прошла первая группа туристов. Снежный буран накрыл их южнее, когда туристы уже вошли в пихтовый лес, и поэтому все обошлось без происшествий. Они обсохли, выспались и теперь сидели в тепле, пели песни и резались в домино.
Александр Сергеевич проспал начало снегопада, а когда проснулся и увидел светопреставление, то первым делом разжёг под навесом костры: вдруг кто-нибудь заявится.
В самый разгар холодного циклона на приют наткнулись ещё двое — геоботаники заповедника.
Едва утих снежный циклон, как с юга пришёл знакомый человек, назначенный заведовать этим приютом.
— А ты, Александр Сергеевич, шагай на Эштенский, там теперь твой хутор, — сказал он и, покопавшись в бумажнике, достал приказ директора турбазы.
…Ещё шёл дождь, но смотритель собрался в обратный путь.
— Не размокну, — сказал он.
Снег таял, на тропе было очень сыро, и Сергеич надел резиновые сапоги. Хоть и тяжело, зато сухо.
До вечера он одолел перевальчик и две долины, а когда увидел зеленую палатку-шестёрку на берегу реки, воспрянул духом. Вот и крыша к ночи!
В палатке кашеварила молоденькая девица, больше никого не было.
— Так и живёшь одна-одинокая? — спросил у хозяйки.
— Мои все на работе, — весело отвечала она. — Садитесь, они скоро придут.
В палатке стояли разные приборы. Пахло засушенными растениями.
— Изучаете, значит? — догадался Сергеич, присаживаясь. — Травку, кустики, зверюшек?
— Приборы у нас, — вежливо объяснила девушка. — Вон там, на высотке. Мы из МГУ, университет есть такой. А руководит группой Иван Иванович Селянин.
Александр Сергеевич тотчас вспомнил этого полного, большого человека. Когда приходилось встречать его в горах верхом, Сергеич всегда жалел лошадь и выговаривал седоку. Экая тяжесть! Сам учёный, весом более центнера, старался как можно реже забираться в седло. Где подъем ему оказывался не под силу, брался за конский хвост и шёл следом за лошадью, отдуваясь и вытирая пот большим платком. Он занимался изучением почв, рек, всей совокупности явлений под общим мудрёным словом «биогеоценоз». Сергеич как-то помогал ему копать канавки на крутом склоне в лесу, на лугу и голом месте, мерить каждый день воду. Тогда же Селянин сказал ему: «Горный лес и луг почти целиком впитывают воду во время паводков. А на голых склонах вниз уходит девять десятых дождевой и снеговой воды. Смыв почвы увеличивается в сорок раз! Как вдумаюсь в эти цифры, так боюсь за горы, кабы не сделались они через столетие совсем лысыми. Губить пихту, топтать луга у границ заповедника нельзя…»
Селянин ввалился в палатку потный, в расстёгнутом плаще, с расстёгнутым воротом рубахи. Жарко!
— А, и ты здесь! — Он сунул руку Сергеичу и сразу заговорил: — Сейчас мы взвесили квадратный метр мха в пихтарнике. В девять раз тяжелее, чем до дождя и снега. Догадываешься, в чем дело? Губка! Так напитался водой… И держит, с великой силой держит! Вот почему француз Фюрон называет лес водохранилищем. Тысяча гектаров леса захватывает и удерживает пятьдесят тысяч тонн воды. Ты только представь эту массу!
Студенты втащили приборы, весы, в палатке стало тесно. Селянин взял у хозяйки две кружки с густым чаем, одну передал гостю и, звучно прихлёбывая, потянул горячую воду. Как будто неделю не пил.
— Ночуешь? — спросил он и, не дожидаясь ответа, опять спросил: — Из «Прохладного»? А куда? Как там туристы? Мои вот молодцом, не пищали в буран.
После ужина, когда зажгли два фонаря и разлеглись на раскладушках, Селянин, весь во власти только что проведённого опыта, снова загремел, теперь уже адресуясь к своим практикантам:
— Вы, друзья мои, должны помнить, что почва — наш самый драгоценный капитал. Всегда — на заре человечества и теперь, при самом внушительном развитии техники, науки, познаний вообще — мы получали и будем получать из почвы все необходимое для жизни. Без почвы человек ничто. И когда он забывает об этой истине, нарушает основы сохранения почвы — оголяет горы, перегружает пастбища, распыляет степи, — нужно кричать — да, кричать на всю вселенную: «Остановись, неразумный!» Уже подсчитано: для сноса двух сантиметров почвы в лесу требуется 174 тысячи лет, в травяных степях — 29 тысяч лет, при севообороте — 100 лет, а если сажать кукурузу по кукурузе — то всего 15 лет. А чтобы создать в обычных условиях такой же слой почвы, требуется минимум триста, а то и тысяча лет! Вот здесь, в уникальном,
