прежнему напряжённой, влажные ноздри её подрагивали, ветер приносил волчице обширную информацию, и она высматривала по сторонам, пытаясь отыскать в потоке запахов и красок что-нибудь важное для них обоих: добычу, опасность или просто неизвестность, которая возбуждает любопытство.
Они не ведали, что недалеко от скалы, маскируясь между камнями на гребне выше осыпи, лежало ещё одно существо, может быть не менее любопытное, чем Монашка, и в то же время очень опасное для них, как опасно все, что сильнее и хитрее волка.
Человек в сером плаще, с которым мы ещё не знакомы, лежал на камнях и зорко смотрел по сторонам. Он отлично вписывался в суровый хаос на вершине перемычки. Под рукой у него был карабин. При желании он мог снять Монашку и Самура с одного выстрела, ведь до них не было и двухсот метров. Но человек не думал о выстреле. Стараясь не терять из виду волчью пару, хорошо выделяющуюся на красноватом закатном небе, он торопливо привинчивал к фотоаппарату тяжёлую трубу телеобъектива. Покончив с аппаратом, он прилип к видоискателю и много раз щёлкнул затвором, улыбаясь своей удаче. Отличные кадры: волки на сторожевой вышке.
Подумав, он переменил выдержку и снова навёл телеобъектив на скалу. Но в это время на плато под ними что-то случилось. Монашка вдруг прижалась к камням и тихо фыркнула, Самур открыл глаза и насторожился.
Из дальнего кустарника вырвался большой красавец олень. Гремя камнями, проскакал он по рыжему твёрдому плато, направляясь к проходу между скалой и осыпью. Он все время как заведённый откидывал голову назад, как будто судорожными движениями пытался почесать себе спину; бег его поэтому был неровным, олень мотался из стороны в сторону, тяжело вставал на дыбы, припадал на колени и в то же время быстро бежал к лесу, сверкая сумасшедшими, выпуклыми от страха глазами.
Монашка и Самур прежде человека разгадали странное поведение зверя: в загривок оленя, распластавшись по спине, вцепилась рысь. Она рвала ему шею когтями и зубами, а он все хотел скинуть со своей спины ужасную смерть, в нем была ещё сила, олень мчался к лесу с последней надеждой — сбить рыжеватую хищницу ветками деревьев, ударить её нависшим стволом, содрать колючим кустарником со спины.
Человек на хребтине тоже разгадал драму. Он схватил карабин, щёлкнул предохранителем, мушка живо нащупала цель, но попасть в прижавшуюся рысь не так просто, а убить оленя ему вовсе не хотелось. Ещё секунда, одно мгновение, ствол карабина следовал за рысью…
Но уже неслась наперерез оленю Монашка. Самур поотстал и вдруг крупными прыжками обогнал её; человек, тихо вскрикнув от удивления, опустил карабин и опять схватил фотоаппарат с трубой телеобъектива. Такое пропустить нельзя!
Прыжок Самура был завидно лёгким для его веса и красивым. Точно рассчитав полет, он, кажется, только слегка коснулся спины рыси своей пастью и, перелетев через собственную голову, ловко упал по другую сторону оленя, с кошачьим проворством развернулся и, оттолкнувшись от земли, оседлал сбитую рысь, удачно избежав её злых и метких когтей.
У Монашки были, наверное, другие планы: в первую очередь она хотела завладеть раненым оленем, отнять его у рыси, напугав хищницу двойным кавалерийским наскоком. Потому она и пошла было за оленем, пьянея от запаха его крови. Но шум борьбы и чувство дружбы заставили волчицу повернуть назад. Рысь, прижатая к земле, злая, как демон, но уже уставшая и обескровленная первым ударом овчара, отчаянно визжала и царапала Самура, добираясь до самого уязвимого места — до его живота, а он, увёртываясь и рыча, рвал её жёсткое тело.
Рысь достала все-таки до бока Шестипалого, из-под когтей брызнула кровь. Но это была её последняя попытка. Точно и гибко кинулась на неё волчица, зажатое в пасти горло рыси хрустнуло, сильные лапы конвульсивно дёрнулись, ещё и ещё раз — и битва затихла.
Круглый глаз телеобъектива нацелился на место боя, аппарат щёлкал без устали, человек буквально дрожал от напряжения. «Такого ещё не случалось», — бормотал он.
Самур уже сидел и зализывал рану, волчица ходила вокруг затихшей рыси и рычала. Она была довольна: погиб враг, позволивший себе посягнуть на жизнь её Самура. Но в голосе её прорывалось и недовольство: зачем им эта рысь? Гадкая тварь… А прекрасный, жирный олень, уже ослабевший, готовый пасть, — иначе говоря, верная и отличная добыча — ушёл. Теперь всю охоту надо начинать сначала.
Но волчица была снисходительна. На охоте всякое случается. Её рычание делалось тише.
Борьба есть борьба.
Человек на хребте, невидимый, страшный человек, качал головой и улыбался, необыкновенно довольный всем случившимся.
Он видел странного волка, черно-белого, огромного волка. Чудо!
Он снял на плёнку бой двух волков и рыси. Тоже чудо, потому что волк и рысь, ненавидя друг друга, всегда уходят от драки.
Наконец, он своими глазами увидел действие, не частое в природе: волки спасли раненого оленя и не пошли за ним, чтобы добить. Клад для натуралиста!
Самур, изгибаясь, зализывал на боку царапины.
Монашка сидела рядом и ждала. Только когда на глаза ей попадался труп рыси, она глухо ворчала.
Стемнело. Все кончилось. Ночь. Нужно добывать пищу.
Волки поднялись и неторопливо ушли. Они проголодались.
Выждав некоторое время, встал и человек, разминая затёкшее тело. Он спрятал аппарат и трубу, навьючил на спину большой рюкзак и, опираясь на карабин, спустился вниз. Осмотрел растерзанную хищницу, отрезал и спрятал её остренькие уши. Иначе не поверят, если рассказать.
Костёр он разжёг метрах в трехстах от трупа рыси, поближе к лесу, где лежало много пихтового сушняка.
Когда пламя хорошенько поднялось и осветило лицо странного фотографа, можно было увидеть, что он не стар, белобров, лицо его порядком заросло щетиной. Он был несколько полноват для ходьбы по горам, да ещё в одиночку и с грузом, но проворен и высок ростом.
Человек выпотрошил свой рюкзак, поставил у костра палаточку, подвинул к огню котелок с варевом. Потом достал блокнот, ручку и неторопливо, со всеми подробностями стал записывать сцену, свидетелем которой пришлось ему стать в этот осенний вечер.
Все более острое ощущение голода заставило волчицу перейти на быстрый бег. Самур держался сбоку и не отставал.
Монашка, видно, решила навести овчара на лёгкую добычу, которую они ещё не брали. Минуя необследованные лесные участки, где могли оказаться олени или косули, она поднялась по пологому склону на огромное плато, окружённое голыми вершинами.
Всхолмлённое нагорье, пологие склоны возвышенностей, плоские высокогорные долины с едва заметными ручьями, из которых внизу получаются свирепые, полноводные реки, наконец, обширные поляны среди зарослей лещины, падуба, берёзки и боярышника — все это стоверстное пространство недалеко от главного перевала покрыто удивительной травой. Шелковистый мятлик, стройный вейник, сладкий шафран, мельчайший, сочный пырей и ещё десяток разных трав создают летом ковёр из множества оттенков зелени — от густой, почти чёрной в низинах и вблизи снежников до нежно-салатной на осыпях и каменистых почвах. Густота травы в высокогорье совершенно необычайна. Субальпийские и альпийские луга пружинят под ногой, трава сбивается к осени в войлок, она похожа на хороший, постоянно подсеваемый газон в городском парке, где за травой ухаживают, поливают её и охраняют, выставляя таблички: «Не ходить!» Но только лучше, чем в парках.
Среди густейшего луга отвоёвывают себе право на жизнь сотни самых разнообразных цветов. Колокольчики, васильки, крокусы, белые ромашки величиной с чайное блюдце, миллионы анютиных глазок всех мыслимых цветов и оттенков, жёлтые лютики, красавицы примулы, горделивые, в рост человека, бархатистые лилии, столь же красивые, как и ядовитые, — все они вместе создают картину удивительной, райской красоты, соревнуются между собой в благоухании, цвете, росте, бросаются в глаза, громко заявляя о себе: «Смотрите, как мы прекрасны!»
Создавая альпику, природа продумала каждую деталь.
