бедою. Самый рослый, сильный, здоровый и расторопный носильщик киргиз Джармат в ночь заболел горной болезнью. Голова у него была перевязана тряпкой со снегом и вид был действительно ужасный. Он был бледен, под глазами были большие синие круги, а рот все время кривился. Ему дали лекарств, но положение от этого не улучшилось. Несмотря на скверное состояние, он все же решил идти с нами выше.
Оставили здесь одну палатку и часть продовольствия. Через каких-нибудь полчаса пути «кремлевская стена» ледника преградила наш дальнейший путь. Преодолев первое препятствие, перевалив стену, мы очутились между причудливых ледяных глыб прекрасного голубого и ярко-белого цвета. Они были наворочены друг на друге и иногда длинными пиками уходили далеко ввысь. Местами лед, по которому мы теперь шли, был изборожден голубыми трещинами, иной раз засыпанными снегом и открывающими свои широкие пасти при вступлении на твердый наст, образующий непрочный снежный мост.
Не видя ледников, трудно представить себе всю их величавую красоту, очень трудно передать чувства, которые охватывают человека. Ледник живет своей особой жизнью. При ярком свете солнце дает максимум тепловой энергии своих лучей, свободно пронизывающих разреженный воздух. Потоки воды ручейками и большими ледниковыми речушками стремительно несутся вниз по леднику и с шумом скатываются в глубокие воронки, называемые «мельницами». Вода задерживается в больших воронках, образуя ледниковые озера, прозрачная поверхность которых иногда пугает своей черной, как бы бездонной, глубиной. Большей же частью вода через многочисленные проходы просачивается до самой почвы и там, сливаясь в большую реку, с шумом вырывается на волю в конце ледника. По самой середине ледника змейками проходят 3 серые морены.
Сейчас мы находимся в самом центре ледопада. Нас окружали гребни, на которые приходилось подниматься и снова «скатываться» или рубить для спуска ступени, или же обходить, делая при этом большие петли. Больших трудов стоило нам миновать эти хаотические нагромождения льда и выйти на срединную морену, идущую, видимо, с самого низа ледника.
Теперь подъем становился не крутым и путь, чем дальше, тем был легче. Ледник ровным полем раскинулся перед нами. Впереди виднелись две громадные черные скалы, отчетливо выделяющиеся своим темным цветом на белом фоне фирнового склона пика Ленина. Под этими скалами была намечена очередная остановка и база. Дальше открывалась совершенно гладкая поверхность фирнового поля.По фирну пойдем мы завтра, но сегодня он, недосягаемый, был далеко и манил своей блистающей гладью. Фирновое поле— это конец ледника. Это поле, которое предшествует по обыкновению непосредственному восхождению на вершину. Фирн, который сейчас виден на изогнутом склоне пика Ленина и на поле до седловины, а чуть западнее – на громаде пика Дзержинского,– вот что предстоит нам преодолеть впереди. Фирн – это не лед, но и не снег; это что-то среднее между льдом и снегом. От действия солнечных лучей поверхность снежного поля начинает подтаивать, капельки воды просачиваются вниз и, пропитывая снег, превращают его в ледяные зерна, – это и есть фирн. Кроме того, ночью теплота, полученная поверхностью ледника, так же быстро отдается атмосфере, и фирн, а также вода на поверхности смерзаются, образуя ледяные кристаллы. Утром, при восходе солнца особенно великолепное зрелище представляет собой фирновая поверхность ледника, сверкающая всеми цветами радуги.
По пути на морене раза два встретили пустые банки из-под консервов с этикеткой мюнхенского происхождения. Это следы немецких альпинистов, бывших здесь в прошлом году.
Наконец, мы достигли подножия скалы, где и раскинули базу. Джармат дошел с трудом, да и то с помощью товарищей, разделивших его груз между собой. Он выглядел еще хуже, и было ясно, что на такой высоте он не работник. Лучше было спустить его, что и пришлось сделать на следующее утро.
Ночь была морозная. Звезды, казавшиеся здесь чрезвычайно большими, предсказывали на завтра хороший день.
Утром, освежившись ледяной водой, начали готовиться к решительному бою. Предстояли восхождение с 5000 на 5800 м, до седловины, ночевка там и восхождение на самый пик.
Каждый лишний килограмм или даже лишние 100 – 200
Дело в том, что Джармат окончательно свалился. Его тошнило и болела голова. Это явные признаки горной болезни. Крыленко решил его и еще одного киргиза отпустить вниз, а парня покрепче – Абдул-Гали – оставить, чтобы он поднимался сколько мог, а потом ждал бы здесь, на 5000 м, возвращения группы с пика и помог бы спустить вниз палатки. Но лишь только Нагуманов объявил об этом носильщикам, как лагерь огласил жалкий плач Абдул-Гали, который заявил что он тоже хочет идти вниз, что у него в Алтын-Мазаре осталась неубранной арпа (ячмень) и что его ждет там невеста, калым в уплату за которую он теперь уже заработал в достаточной мере. Это нам совершенно не улыбалось. После восхождения, при котором неизвестно, что будет со всеми нами, возвращаться вниз и тащить на себе весь груз – перспектива не из хороших. Тогда они, сговорившись, заявили, что хотят остаться здесь, на пяти тыс. все втроем и за это даже не требуют денег, а просят только немного сухарей и сахару. А эти продукты у нас расценивались как раз на вес золота; кроме того, они пожгли бы весь имеющийся запас топлива, который также нам был необходим, как резерв. На это мы согласиться никак не могли. Доказывая Джармату, что лучшим лечением для него является скорейший спуск вниз и предложив Абдул-Гали большие деньги за время, пока он находился на высоте, мы дали им полчаса посовещаться, после чего нам передали: «Абдул-Гали остается, остальные сейчас же уходят». Герасимов в свою очередь заявил, что он со съемкой пойдет до седловины, а потом оставит там аппаратуру и пойдет с нами на пик. Красноармейцы же шли только до седловины. Персонально вопрос, таким образом, был решен. Но с грузом было сложнее. Как Бархаш ни кроил, ни выбрасывал лишнее, получился груз не меньше 12—15 кг на человека. А для такой высоты, да после семидневного мучительного перехода от Первого поперечного ледника с возвратами и прочими «прелестями» такой груз был во всяком случае большим. Но оставлять было нечего.
К выступлению мы были готовы и разделились на две группы: я, Герасимов, Нагуманов и Сухотдинов, связанные одной веревкой, должны были идти вперед, производя по пути еще и топографическую съемку; Бархаш, Крыленко, Стах Гонецкий и Арик Поляков пойдут сзади, связанные другой веревкой. Абдул-Гали оставался на 5 000 м и должен был организовать базу, т.е. сходить на четыре тысячи шестьсот и перенести сюда палатки, полушубки и оставшееся продовольствие.
Когда мы выступили, солнце стояло высоко над хребтом и перпендикулярно посылало свои лучи на фирновое поле, которое нам через дымчатые очки казалось темно-желтым. Так хотелось сбросить очки, так они надоели в эти дни с непривычки. Но только кто-нибудь пытался это сделать, как тотчас же жмурился, затем останавливался, слезы слепили глаза, потерпевший должен был немедленно надевать очки, рискуя в противном случае дня на 3 совершенно ослепнуть.
Не успели мы отойти на 200—300 м от базы, как веревки оказались для нас вещью первой необходимости. Фирновое поле стало круто забирать вверх, и при мимолетном взгляде на него то тут, то там виднелись зловещие трещины, а большая часть их была засыпана снегом, который, немножко смерзшись, образовал предательские снежные мосты. Идти одному или идти без веревки – это серьезный и совершенно ненужный риск.
Веревку длиной в 30 м, каждый завязал мертвой петлей у себя подмышкой поперек груди или чуть ниже. Расстояние между каждым из нас было 5-6 м. Мы четверо пошли вперед. Крыленко и Бархаш все еще поучали «мальцов», привязывая их к своей веревке.
Шли друг за другом. Впереди рослый детина красноармеец Нагуманов, мы его звали просто «Нагуманыч», за ним Герасимов, потом я и последним второй красноармеец Сухотдинов.
Веревка туго натянута. Иногда Сухотдинов задумывался, наступал мне на пятки и веревка ослабевала. Предупреждали задумавшегося и шли все выше и выше Нагуманыч пробует ледорубом наст, после чего шагает. Иной раз ледоруб проваливается, тогда делаем остановку, натягиваем веревку и Нагуманыч ледорубом вырубает в трещине дыру для того, чтобы выяснить ее ширину и куда можно ступать или прыгать. При каждом подозрительном месте Нагуманыч предупреждает всех нас возгласом: «трещина» или «осторожно».
Иногда Нагуманыч проваливался то одной ногой, то другой, то обеими вместе по пояс, но с помощью ледоруба и веревки вылезал и мы шли дальше. По совершенно необъяснимым причинам я, шедший третьим
