Он извернулся, упал умело сверху, под ним только хрустнуло. Враг всхлипнул, дыхание вылетело от удара. Илья навалился всем телом, оглушенный противник начал барахтаться, приходя в себя. Чувствуя, что тот с каждым мгновением восстанавливает силы, не удержать, Илья торопливо сунул пальцы за голенище сапога, нащупал рукоять узкого ножа из закаленной дамасской стали.
– Ты… – прохрипел противник, – ты…
– Прощай, – выдохнул Илья вместе с кровью из разбитых губ. Собрав остатки сил, он ударил ножом. Разбитые кольца кольчуги заскрежетали по лезвию. Нож вошел едва на два пальца, Илья привстал и навалился всей тяжестью, сам рухнул на рукоять ножа, вгоняя в твердое, как молодой дуб, тело противника. – Все… Не сиротить тебе малых детушек… Не жечь, не гулять на Руси…
Юный богатырь дернулся, почти сбросил тяжелое тело старого исполина, но побелел от острой боли, бессильно рухнул, а Илья дожал нож так, что рукоять уперлась в грудь. Воин захрипел, изо рта хлынула алая струя. В яростных глазах внезапно появилась тень, пока только тень поражения. Он еще не верил, но избитое и раненое тело кричало, что на этот раз чужое железо разорвало ему сердце.
Илья с усилием оттолкнулся от противника, сел, все еще вжимая его в землю. Со лба и разбитого виска сползала густая кровь, слепила глаза. Он ощутил, что шлем потерял, ветер охлаждает разгоряченную голову, но волосы даже не шевелит, слиплись от крови.
Воин пытался привстать, опирался руками, но локти подломились, рухнул навзничь. Земля дрогнула под тяжелым и твердым, как скала, телом.
– Все… все равно…
Грудь Муромца вздымалась с такой силой, что он слышал только хрипы, стоны и свист через поломанные ребра.
– Скажи… – прохрипел он, – кому… сказать…
– За… чем…
– Пусть отец-мать ждать перестанут… – выдавил Муромец через хрипы и собственные стоны. Он перекатился на бок, поднялся на колени.
Молодой богатырь лежал раскинув руки. Кровь хлестала из раны в левом боку, румяное лицо быстро бледнело. Нос уже заострился, губы начали синеть. Но в глазах все еще была ярость, она умирала последней.
– Мать печалить незачем… а отец… тебя найдет… сам…
– Кто? – спросил Муромец.
– Ты его узнаешь сразу…
– Как? – спросил Муромец.
– Его… все… узнают…
Голос перешел уже в хриплый шепот. Блеск в глазах тускнел, но Муромец уловил и странное торжество.
– Кто же он? – спросил Илья, уже не надеясь на ответ. – Князь? Хан? Каган? Волхв?
Голова богатыря откинулась, с губ сорвалось хриплое:
– Выше!.. Богатырь… сильнее которого нет на свете… Он отомстит… убьет…
Шепот становился все тише, губы двигались медленнее, застывая, как на морозе. Муромец наклонился к его лицу, пытаясь уловить среди хрипов последние слова.
– Как его зовут?
– Мой отец… Илья Муромец…
Губы замерли, глаза невидяще смотрели в синее небо. Муромец отшатнулся. Только сейчас стало ясно, кого напоминало это лицо: его собственное, когда он лет тридцать тому смотрелся в гладкую воду озера. И еще немножко – ту смуглолицую красавицу Зейнаб, с которой тайно встречался, уговаривал бежать. Ее так и не отдали за него, безымянного батыра. По слухам, она так и не взяла себе мужа…
Он взревел, как пораженный в сердце копьем, рухнул на еще теплое тело. В голове взорвалось болью, чернота нахлынула и поглотила его целиком.
…Далеко-далеко от этой степи маг Фивантрокл поглядел в бронзовое зеркало, озадаченно нахмурился. За спиной слышал надсадное дыхание магов, всем нелегко дался подъем на высокую башню. Слова излишни, они видели то же самое, что и он. Зеркало медленно меркло, это значило, что жизнь богатыря истончилась, а тело остывает.
Архимандрит сидел в глубоком кресле, наблюдал за всеми. Фивантрокл обернулся, виновато развел руками. Василий сказал нетерпеливо:
– Перебрось на того старого медведя… Перебрось!
Маг покачал головой:
– Не удается.
– Почему?
Маг всмотрелся в зеркало, там погасли последние искорки, затем там все заволокло черным.
– В нем тоже не осталось жизни.
Маги сопели, начали переговариваться. Василий после паузы проговорил многозначительно:
– Все не так, как планировалось… Но, может быть, мы планируем даже лучше, чем полагаем сами. Наш опыт работает за нас.
