— Можно, конечно. Но акт составлять! Это же безобразие!
Успокаивает меня Шаров, поддерживает, однако, Сысоечкина, который уже новое дело заводит, на строителей заводит. Приметил Сысоечкин острым глазом своим, что белила на подоконниках все в пупырышках. Плеснул в краску жидкости, свернулась олифа, и песочек выступил явственно. Подсчитал, получалось, что на ведро краски полведра отсеянного мелкого песку добавлено, а это в ущерб качеству и хищение на полсотни рублей. Снова бушует Шаров — идет борьба с выносом. Тайны уносительства разоблачаются. А Сысоечкин спокойненько свой учет ведет, задание выполняет, по кладовкам ходит, обо всем докладывает хозяину.
— Ох, Костичка, чуе моя душа шось неладное, — это Раиса.
— Не галдысь, — отвечает Шаров. Однако задумывается. Вызывает Сысоечкина, предлагает повременить.
— Хорошо, — соглашается Сысоечкин. — Повременим ма-ненько.
Успокаивается Шаров. И в Новом Свете спокойнее становится, размеренная жизнь пошла. Изобилие по новым рельсам катится, приумножается с умом. Детишкам денежки выплачиваются, они первые подарочки за свои кровные своим мамам, дедушкам и бабушкам покупают, родители благодарности шлют в школу.
Ликующая слава вприпрыжку за Шаровым повсюду скачет. Не на одной ножке скачет, а двумя ступнями в каблуках грохает с уверенностью. Рыбачить едут к Шарову гости разные. Пиры закатываются на дальних берегах крохотной речушки, а подспудная молва все же бухает где-то, не дает покоя многим изобилие, успешность шаровская настораживает.
Вот в такую пору, в самый расцвет власти шаровской, и произошло нелепое событие, виной которого по ошибке да по глупости оказался Иван Кузьмич Сысоечкин.
Приехали как-то ни свет ни заря два знакомых, вполне доброжелательных ревизора, так, для порядка приехали, чтобы галочку поставить в связи с анонимочкой. В анонимке той какая-то чушь разводилась насчет колючей проволоки и конского волоса. Порешили ревизоры для формальности побеседовать в бухгалтерии, а потом с Шаровым на рыбалку съездить.
— Здорово, здорово, Кузьмич! — сказали ревизоры в один голос. — Как на новом месте, прижился?
— Прижился, — отвечает Сысоечкин, — порядочек у нас — грех жаловаться.
Шаров слушает ответы Сысоечкина, доволен своим счето-водиком, зря Раиса бочку катила, подозрениями вся издергалась.
— Тут про какую-то ерунду написано, насчет конского волоса с колючей проволокой. Я прошу вас подтвердить, что ничего этого не было.
— Была проволока, и волос конский был, — отвечает вдруг Сысоечкин, — вот тетрадочка у меня специальная.
— Бросьте время терять: на рыбалке разберемся, — перебивает Шаров.
Но Сысоечкин настойчиво поправляет:
— В этой тетрадочке ничего не упущено.
Ревизоры насторожились, для формальности тетрадочку просматривают, аккуратненькая тетрадочка, все подсчитано в ней.
— Ничего нельзя понять, — сказали ревизоры, — тут что-то несусветное: микроскоп электронный, лес, кирпич, шифер, скаты — на полтора миллиона рублей?
— Чепуха это! Кузьмич, не морочь людям голову!
— А я не морочу, — ласково говорит Сысоечкин, — пусть удостоверятся: все учтено.
— Послушайте, товарищ Сысоечкин! — взрывается Шаров.
— Спокойнее, — просят ревизоры.
— Не могу я спокойнее! — кричит Шаров. — Он вместо дела черт знает чем занялся, все склоки собрал в этой тетрадочке.
— Учел я все, — вставляет словцо Сысоечкин.
— А я вас прошу замолчать! — совсем повышает голос Шаров.
— Почему же я должен молчать? — с неожиданной решительностью отвечает Сысоечкин.
— Потому что мешаешь работать, потому что глуп как пробка.
И тут-то случилось совсем неожиданное, которое потом настоящей реальностью обернулось. Подался вперед Сысоечкин, над столом, покрытым новенькой плексигласовой плоскостью, его головка судорожно закивала:
— Вы! Вы! Не смеете!
— А я где угодно скажу, не только глуп, но и больной, таких в психбольнице держат!
И как сказаны были эти последние оскорбления, так закрутилось все в голове у Сысоечкина и огромный голубой глаз выкатился и сухо стукнулся о стеклянную плоскость чистого стола. Стукнулся и, подскочив, на Шарова зрачком уставился и запрыгал глаз, как стеклянный шарик. Глянул Шаров мельком на Сысоечкина, нет у счетоводика глаза в наличии, пустая совсем глазница красной прорезью размазана, а глаз все прыгает и прыгает, и Сысоечкин двумя ладонями ловит и ловит над столом, а поймать не может никак. И ревизоры в камни обратились: когда еще такое увидишь, чтобы живой глаз сам по себе был, а человек с пустой глазницей ловил свое живое зрение. Что-то сталось с Шаровым, медленно он стал оседать, и рот у него повело, и рухнул он сначала на стул, а потом и на пол в беспамятстве. А Сысоечкин все же поймал свой глаз, вставил его в глазницу и робенько вышел из кабинета, шаркая хроменькой ножкой.
Ревизоры уехали и тетрадочку с собой увезли. На улице Раиса голосила:
— Ой, Костичка, шо с тобой зробыли!
Шаров лежал на носилках, которые подхватили Злыдень и Каменюка и мрачно, как на похоронах, понесли тело директора. Но траурному шествию не суждено было получиться. Где-то на двадцатом шагу Каменюка споткнулся и заехал носилками по ногам Злыдня, и Злыдень вытянулся во всю длину. А Шаров с носилок вскочил со словами: «Ну хто так носилки носить с живым человеком!» — пнул ногой что есть силы носилки и пошел прочь.
Все эти ошеломительные события недолго держали народ в напряжении; скоро — то ли от нервности, то ли еще по какой-то другой причине — все в смех обернулось, дополнилось придуманными подробностями, которые росли как снежный ком, а ком этот катился по подворью, по конюшням, по крольчатникам и свинарникам, по мастерским и учительским.
— А я зайшов тильки, бачу, глаз скаче, с бровями прямо, — это Злыдень распространялся. — А Шаров побилив як крейда…
— И никому, черт одноглазый, не сказал, шо у нього глаз искусственный, — это Петровна, перепуганная было насмерть.
— Голова у него искусственная, — это Каменюка со злостью.
И Сашко нес околесицу воспитателям:
— Такое было, что не поверите: глаз запрыгал по столу, и кричит зрачок человеческим голосом: «Всех оприходовать, чертей полосатых!» А у Шарова голова отскочила и на абажуре повисла и оттуда хохочет: «Никому обходных не подпишу, пока за простыни не рассчитаетесь!»
— Что же произошло?
— Не верите? Спросите у Каменюки, як глаза скакали по столу, теперь, как зайдете в кабинет, так придерживайте разные штуки вроде носа, глаза или еще чего-нибудь, а то отвалится и пойдет скакать…
— А тут чего было, на улице?
— А тут очень просто. Злыдень с Каменюкой завалили Шарова на носилки, а потом им надоело его, черта, таскать, вони и швырнули його он у ти кущи, и Шаров пешком домой побит…
И на конюшню хлынула тревожная волна, когда Эльба ринулась туда и сгоряча объявила:
— Конец изобилию. Всех на живодерню!
— Ты что? Взбесилась? — вскинул рыжую гриву Васька. — Ох уж эти собаки. Как люди, чуть что — сразу в панику! Объясни.
— А чего объяснять! Глаза стали выдирать друг у друга. Шаров сначала умер, а потом передумал, а Злыдень проволокой меня как хватит, когда носилки с Шаровым уронил.
