привыкли на других смотреть, как на слепых, как на младенцев, как на невежд! Об этом я написал еще в Первом Послании Римлянам…
— Ты Апостол Павел?
— Раз ты говоришь, что я Апостол Павел, быть посему. Слушай же, заблудшее дитя: второй великий грех иудеев состоит в жажде поучать тому, чего сами не исполняют. Проповедуют не красть, крадут! Призывают не прелюбодействовать, сгорают от похоти, подавая дурной пример и своим детям, и другим народам! Хвалятся законом, а преступлением всех законов бесчестят Бога!
Можно быть иудеем по наружности и в то же время не быть истинным иудеем и не состоять в действительном общении с Богом.
— Значит, все-таки истинному иудею присуща исключительность?
— Наоборот, настоящим иудеем, то есть человеком, имеющим особые права в истории человеческой, особые права на спасение людей, на учительствование, может быть назван только тот, кто в душе внутренне таков, кто по своему нравственному существу выделяется среди других людей, в этом смысле иудеем может считать себя тот, кто трудом своей души достиг внутреннего сана учителя и пророка, такими людьми были на Руси Владимир Соловьев и Николай Бердяев. Они иной раз с гордостью называли себя иудеями, принимая в свою душу все грехи и своего, и еврейского народа. Они считали себя нищими духовно, считали себя не вправе поучать других. И именно поэтому им открывались великие истины. Помни, сын мой, исполнения буквы закона или внешнего постановления недостаточно, чтобы претендовать на истинность, потому что во внешнем нет необходимости внутренних перемен, а только внутренняя жизнь человека выделяет его среди других людей, делает его исключительным.
38
А потом в комнате все снова стихло и раздались чьи-то шаги. Ко мне подошел Феликс.
— Вам лучше?
— Да. Каким образом я здесь?
— Вы спасли мне жизнь. Эти подонки собирались меня линчевать.
— Значит, это был ты?
— Сейчас и Люка придет. Я же ушел от отца.
— Ты ушел от отца?
— Да, я не мог уже выносить его нелепых претензий на свою исключительность. Мы с Люкой приняли православие. Нас крестили, и теперь я совсем другой.
— Когда же это произошло?
— Две недели назад. И две недели назад я порвал с моими дружками. Мы вместе с ними делали мелкий бизнес, а когда я порвал с ними, они решили, что я донесу на них, потому и решили меня прикончить. Вас сильно ушибли?
— А где этот?
— Кто?! Здесь никого не было. Я читал послания Апостола Павла. Помните, вы о нем много рассказывали.
— Помню. Так ты читал Апостола Павла? Ты знаешь, что он был евреем?
— Это все знают, — улыбнулся Феликс, и на его лице, я это заметил, не было прежнего высокомерия.
39
В комнату вбежал Скабен-старший.
— Все знаю! Я все знаю! Но лучше бы убили моего щенка! Этот паршивец предал меня! Он решил жениться на этой старой дуре.
— Какая же она старая? Ей и тридцати нет!
— Но ему-то всего восемнадцать! Он же больной! Вы знаете, что у него в детстве была болезнь Блеера? Вы знаете, что это такое! Кошмар! Страшный суд! Это наследственное. Его мать повесилась. У нее тоже была болезнь Блеера.
— У вас прекрасный сын. Талант, вскормленный высокомерным еврейством, как правило, гибнет!
— Не говорите мне своих идиотских антисемитских штучек! Кто вы такой, чтобы поучать?!
— Я нищий духом…
— Вот где собака зарыта, и мой щенок тоже теперь твердит, что он нищ духом. Сто лет я ему вдалбливал, что он богат духом, а он теперь заладил: нищ и все! Вы поймите, такого рода философия непригодна для хозяев страны. Мы, евреи, повсюду пасынки. Мы не можем жить ублюдочной самоуничижительной философией, потому и внушаем детям: 'Помни, ты — еврей, ты должен быть умнее всех, сильнее всех, твой удел не физическая сила, а духовная, твои занятия: музыка, литература, живопись, философия, вся духовная сфера! В ней ты должен первенствовать! Мы — избранный народ не потому, что мы так хотим, а потому, что мы своим трудом и подвижничеством завоевали право так называться. Во многовековой борьбе мы выработали свой национальный характер, создали свой генный фокус качеств, который ты, щенок, получил как дар Божий, а теперь ты этот дар осквернил!' — и вы помогли моему сыну осквернить меня и мой народ!
— Не плетите ерунды! Я понимаю ваше отчаяние, но не теряйте разум. У вас прекрасный мальчик. Никакой он не шизофреник, никакой у него болезни Блеера нет. Помогите ему и дальше идти по избранному пути!
— Что вы мелете?! Чего вы хотите?! Ладно, я готов смириться! Тогда скажите, что мне делать? Я готов выполнить и ваши советы!
— Поздравьте его с женитьбой! Помогите им материально.
— Он отказался принимать от меня деньги. И Люка, курва, сказала, чтобы моего духа не было в ее доме.
— А муж?
— Мужу она объявила, что впервые полюбила и счастлива. Господи, а я еще помогал этому типу избавиться от эксдермации! Надо было, чтобы вас ошкурили еще до вашего рождения. Тогда, может быть, и мой мальчик был бы со мной!
— Вам не стыдно?
— Я искренний. У меня что на языке, то и на уме!
— Наоборот.
— Нет, я этого не вынесу!!!
— Послушайте, Скабен, — решился я обратиться к нему с просьбой. — Мне нельзя здесь больше находиться. Я знаю: меня повсюду ищут. Я вспомнил о моем друге Тимофеиче — он смог бы меня приютить. Не могли бы вы…
— Вам нельзя шевелиться. А хотите — переберемся ко мне? Я вам помогу. Охотно.
— А вы не боитесь?
— Я уже ничего не боюсь, — прошептал Скабен.
И вечером я перебрался к нему.
40
На третий день в квартиру Скабена постучали. Скабен открыл дверь. На пороге стояли Агенобарбов, Любаша и Шурочка. Я посмотрел на Скабена. Он отвел взгляд в сторону; я понял — это он их привел.
