наизнанку бы вывернулись...
– Я всё-таки честная женщина, – сказала мать, однако держалась спокойно и позволила дальше мять свои груди.
– Чуть честнее, чуть нечестнее, – заявил ей Экхардт, – но если муж ничего предложить не может, всякая честность кончается. В таком случае у вас больше нет обязательств. Природа требует удовлетворения...
С этими словами он расстегнул ей блузку и извлёк из сорочки голые груди. Они белой массой лежали теперь в его смуглых руках.
– Ну, что вы, перестаньте сейчас же, – прошептала мать и хотела высвободиться. Но он быстро наклонился и поцеловал её в левый сосок. Я видела, как мать затрепетала всем телом. – Прекратите! Прекратите же! – настоятельно прошептала она. И потом добавила: – Кто-нибудь может придти...
Она стояла перед двуспальной кроватью, ещё не застеленной с минувшей ночи. Внезапным приёмом Экхардт бросил её поперёк кровати и мгновение спустя уже лежал между её ногами.
Она сучила ногами, и Экхардту стоило немалых усилий не дать ей подняться.
– Нет, нет, – шептала она, – я не хочу... я честная женщина...
– Да что там, – прикрикнул на неё Экхардт, – вы наверняка уже когда-нибудь пробовали на вкус другую колбаску...
– Нет, никогда ещё... никогда... Убирайтесь... или я закричу...
Между тем шлейф Экхардта уже искал заветный вход.
– Не устраивайте истерику, из-за одного-то раза... – пропыхтел он. При этом я со стороны видела, как он гладил и сжимал груди.
– А если сейчас кто-нибудь придёт?.. – взмолилась мать.
– Никто не придёт, – успокоил он её и резкими толчками начал, было, половой акт. Мать лежала спокойно и почти не шевелилась. Она только безостановочно повторяла:
– Прошу вас, не делайте этого... прошу вас... не... – Вдруг она засмеялась: – Да вы никак не найдёте дорогу... – Экхардт безуспешно пытался втолкнуться в неё. И я услышала, как она внезапно прошептала: – Погодите... нет... не так... – Потом раздался короткий стон, длинный вздох. Экхардт воткнул ей шлейф.
Ситуация в мгновение ока изменилась. Мать задрожала всем телом, затем широко раскинула ноги, а Экхардт приподнял её и просунул под неё обе руки:
– Так, – прошептал он, – вот так-то, бабёнка.
Мне были знакомы его ритмичные удары, и я увидела, что сейчас он сношается с превеликим наслаждением. Я стала размышлять, остаться ли мне здесь и продолжить свои наблюдения, или спуститься вниз и поискать в подвале господина Горака. Однако во-первых я побоялась, что могут услышать, как я буду уходить, а во-вторых, остаться на месте меня заставило любопытство.
Мать начала отвечать на толчки Экхардта.
– Ага, – крикнул он, – значит, ты всё-таки можешь... всё-таки можешь... ах... какая тёплая, узкая втулочка... и какие прекрасные титьки... ах... а как хорошо ты подмахиваешь... ах... теперь я не стану спешить с оргазмом... теперь я надолго поселюсь в этой норке...
Дыхание матери становилось всё учащённее и быстрее, и вскоре она, наконец, тоже заговорила:
– Мария и Иосиф... ты делаешь мне больно... что за хоботище, такой большой... и такой толстый... а-а... сладко... как сладко... а-а... а-а... это совершенно иначе, чем происходит обычно... крепче, ещё крепче... это даже в грудях отдаётся... сношай меня... сношай меня хорошо... Вот сейчас у меня подходит!
– Только не торопись, – заметил Экхардт, который как молотилка двигался вверх и вниз. – Только не торопись... я не стану брызгать сейчас, только подожди.
– Ах, как это замечательно... Никогда не думала, что можно так долго сношаться, – шептала она. – Мой муженёк уже давным-давно бы закончил... а-а... как же хорошо... он так крепко входит... так крепко... и так продирает... а-а... это чудесно... так долго мой муж никогда не делал...
– Если сейчас вытащить, было бы неприятно? – спросил Экхардт и при этом чуточку подался назад.
Мать громко закричала, мёртвой хваткой вцепилась в него и, когда он опять вернулся на место, снова запричитала:
– А-а... господи... на меня накатывает... на меня накатывает... ради бога, только сейчас не уходи... только не сейчас... пожалуйста... пожалуйста, я прошу...
Экхардт могучим орлом взлетал вверх и вниз:
– Что, сейчас у меня вдруг появилось право сношать тебя, не правда ли? Сейчас я имею право на это? Не так ли? И ты уже не хочешь, как прежде, меня отвергнуть...
– Только пудри меня... Ах, господи, если б я знала, как это хорошо, как хорош член и как он умеет наяривать... ах... ах... сейчас... сейчас...
Она залилась слезами, начала визжать, всхлипывать, и жадно хватала ртом воздух. Экхардт же продолжал дело совокупления.
Мать сказала:
– У меня уже прошло...
– Не беда, – перебил он её, – авось, на тебя ещё раз накатит. – И с неубывающей энергией задолбил дальше.
– Ещё! На меня, в самом деле, уже снова накатывает... ха-ха! От своего мужа я никогда такого не получала... о-о... я умираю... я умираю... я чувствую твой хобот до самого горла... прошу тебя... возьми соски... поиграй моей грудью, пожалуйста, поиграй сосками... так... так... и только продолжай всё время сношать меня...
Экхарт ещё усилил напор:
– Сейчас я, стало быть, имею право играть твоими сосками, а? – шёпотом спросил он. – Сейчас я не слышу, чтобы кто-то называл себя «честной женщиной», так ведь... с сосиской в булке всякие глупости мигом из головы вылетают...
Она счастливо ответила:
– Конечно, только держи её в булке, свою сосиску... только оставь её внутри... а-а, на меня снова уже накатывает, в третий раз... ах, да что там... «честная женщина»... ах, да что там... на меня накатывает... сношай меня, дери меня... а если кто и придёт, мне совершенно плевать на это...
Экхардт неистовствовал на ней и свирепствовал. Он рвал её груди, задирал её к потолку ноги и в какой-то момент я услышала знакомый мне предсмертный хрип:
– Сейчас... сейчас я брызгаю...
– Брызгай же, брызгай! – Моя мать с воодушевлением приняла его сперму. – Ах... сейчас... сейчас я чувствую его... сейчас... как он брызгает... очень тепло проникает внутрь меня... ах, и как же он часто пульсирует... ах, вот это член, вот это член... хи-хи-хи, соски, возьми их... так... у меня тоже подходит... я, несомненно, рожу ребёнка... так много он брызгает... ничего не поделаешь... и как же он ударяет при этом... когда мой муж прыскает, он даже не шевелится... а ты при этом ещё и сношаешь так здорово... так... так... а мой благоверный брызнет пару капель и аттракцион на этом кончается... а-а... а-а... а-а...
Наконец, они затихли и лежали друг на друге совершенно тихо. Всё было позади. Затем Экхардт поднялся, а моя мать села на кровати. Волосы у неё были растрёпаны, неприкрытые голые груди выступали вперёд. Юбки по-прежнему были задраны. Она прикрыла лицо ладонями, но сквозь раздвинутые пальцы смотрела на Экхардта и улыбалась.
Он схватил её за руки, убрал их от лица.
– Мне стыдно, – сказала она.
– Ах, вздор всё это! – отмахнулся он от неё. – Теперь это уже не имеет значения.
– Мой хвостик, мой хороший хвостик! – ласково сказала она, держа его шлейф в руке и с любопытством разглядывая. – Нет, какой всё-таки шлейф красивый... у меня до сих пор не прошло ощущение, будто он всё ещё находится внутри.
Потом она наклонилась и вдруг целиком взяла в рот красную, толстую колбаску Экхардта, которая уже наполовину обмякла. Наш богатырь тотчас же воспрянул и налился прежней силой.
– Давай... посношаемся.
Экхардт вынул шлейф у неё изо рта и хотел снова опрокинуть её на постель.
– Нет... – изумлённо воскликнула она, – ещё раз? Ты действительно сможешь ещё раз?!
