я продолжала похрапывать.
Он держал свой стержень снаружи, у внешнего входа в раковину, легонечко потирал им и ужасно меня возбуждал. Я выжидала, я каждый момент надеялась, что он, наконец-то, войдёт в меня, я была уже близка к истерике. И тут он разрядился. Мои волосы на лобке, мой живот затопил поток тёплой влаги, а он сразу же после этого отвалился в сторону, очень тихо и осторожно, чтобы не разбудить меня. Лишь теперь я точно знала, какие намерения в отношении меня были у отца. И не могу не признаться: нисколько не мучительна для меня эта мысль сегодня, и столь же мало оскорбила она меня в то время. Я не думала о том, правильно это было или неправильно. Это показалось мне приятным. Я возомнила себя взрослой. Во мне забрезжило тёмное понимание того, что с этого момента я не должна больше бояться своего отца, даже более того, что отныне мне всё позволено.
В следующую ночь я не спала, а лишь притворилась спящей.
Отец внимательно проверил, уснула ли я уже. Когда я начала глубоко дышать, он приступил к действиям. На сей раз он сразу поднял одеяло и, устроившись рядом со мной, снова укрыл нас обоих. Сначала он лежал тихо, прижавшись к моему бедру, поскольку я лежала на спине. И тихонечко задрал мне сорочку, так что я почувствовала этим боком его медленно набухающий ствол. Он поднимал мою сорочку выше и выше, пока не закатал её до самого горла. Затем он опять возобновил игру с моими грудями, целуя и облизывая соски так, что я задрожала от вожделения. Я полагала, что он опять только потопчется у дверей, и я при этом останусь с носом. Тем не менее, я не посмела отказаться от позы спящей.
Его рука скользнула вниз. Он снова раздвинул мне ноги. Это далось ему без особых усилий, поскольку я сама невольно уже чуточку их раскинула. Когда он прикоснулся ко мне пальцами, я не удержалась и начала помаленьку подтанцовывать попкой. Я ведь ещё прошлой ночью убедилась, что он всё-таки пребывает в уверенности, что я сплю. Моё движение привело его в такое возбуждение, что он без промедления забрался на меня, и едва я ощутила, как его привратник горячей головой ищет вход, похоть окончательно и бесповоротно овладела мной, я начала сильнее подмахивать и умелыми выверенными манёврами постаралась облегчить ему задачу включения. То ли возбуждение заставило его потерять бдительность, то ли он полагал, должно быть, что у меня такой крепкий сон, короче, он принялся ударять ожесточённее, чем минувшей ночью. Я отвечала на каждый удар. Клинок и ножны старались встретиться, и вдруг он вогнал его мне глубоко, по самую рукоятку.
Позабыв обо всём на свете, я воскликнула:
– Ах...
Он замер, но продолжал крепко вдавливать в меня стержень.
Но теперь я, наконец, осознала, что мне нет больше необходимости бояться его, и заговорила с ним, будто только что проснувшись.
– Отец... чем это вы занимаетесь?
При этом я несколько раз едва заметно подтолкнула его снизу.
Он испугался от неожиданности, однако был уже не в силах меня покинуть.
– Отец... – прошептала я, – ради бога... что вы творите?.. Уйдите, пожалуйста... отец... уйдите... что вы тут делаете?
И в то время, когда я говорила это, удары мои становились всё энергичнее.
– Ничего я не делаю... – прошептал он, – ничего... я, знаешь ли... я, знаешь ли... уснул.
– Итак, отец... чем это мы занимаемся?
– Я не знал, что ты того...
Я заметила, что он пытается оправдаться, и возразила:
– Да, я того... я того, отец... я... – Но с каждым «я того» я, провоцируемая его топорищем, не могла удержаться, чтобы не сделать энергичный толчок.
– Отец... – продолжала говорить я, поскольку он молчал, – отец... вы же меня сношаете...
И я обняла его.
Он теперь полностью лёг на меня, схватил за груди и, ничего мне не отвечая, начал размеренно и без стеснения наносить удары.
Я держала его в крепких объятиях и шептала ему на ухо:
– Это же грех... отец... я боюсь... ах... отец... ах, крепче... крепче... ах... вот так хорошо... но я боюсь...
– Пустяки всё это... – проговорил он в ответ, – никто ведь ничего не знает... и ничего знать не будет...
– Нет... не узнает... – согласилась я, – нет... я ничего не скажу...
Он застучал ожесточённее.
– И правильно... ты молодчина... молодчина...
Я дерзко спросила:
– Отец... тебе хорошо?
– Да... да... да... – и он отыскал губами мою грудь.
– Если отец хочет... – прошептала я, – то я всегда позволю вам меня сношать...
– Будь спокойна... да... я хочу...
– Отец, у меня подкатывает... крепче... крепче... ах... так!..
Я была наверху блаженства, ибо я так долго и томительно ждала этого, а сейчас мне, похоже, было разрешено всё.
– Отец, на вас тоже накатывает?
– Да, вот сейчас... сейчас... Пепи... сейчас... ах, как это хорошо...
Мы в одно время принесли жертву и уснули затем рука об руку.
Весь следующий день отец держался как никогда очень робко, разговаривал со мной только спокойным тоном и не глядел мне прямо в глаза. Я тоже избегала его и ждала вечера.
Когда мы легли в постель, я перебралась к нему.
– Отец... – шепнула я, – вы злитесь?
Я взяла его ладонь и положила себе на обнажённую грудь.
– Нет... – ответил он, – я не злюсь.
– Ах... я вот только тут размышлял... – помолчав, добавил он.
– О чём же, отец?
– Ну, я полагаю... – откликнулся он, поглаживая мне грудь, точно гроздь, склонявшуюся над ним, – я полагаю, что если уж если жалкий преподаватель катехизиса имел право такое делать, значит, само собой и кому-то другому тоже не возбраняется...
Я запустила руку под одеяло, ухватила его за хобот, который тотчас же выпрямился по стойке «смирно», точно солдат по тревоге.
– Отец... если вы снова хотите... я позволяю...
– Ну, с богом, – пропыхтел он, учащённо дыша.
Тут я оседлала его верхом и вправила себе опорную балку. Он крепко держал меня за груди, и в такой позе мы буквально за несколько минут доскакали до конечной станции.
Теперь отец и днём стал приветлив со мной. Протягивала ли я ему стакан воды или он просто проходил мимо, он непременно хватал меня за грудь, а я быстро проводила ладонью по его брюкам.
Он также разговаривал о делах, о всевозможных вопросах домашнего хозяйства, о своих денежных заботах. При этом он покупал мне из одежды всё, чего мне только хотелось, и что позволял его кошелёк, он позволил мне оставлять у себя квартплату наших жильцов, короче говоря, я представлялась себе очень взрослой и важной особой.
Однажды я спросила его:
– Отец, вы не забыли, что мне ещё приходилось делать господину преподавателю катехизиса?
Дело было ночью, и у нас как раз была позади успешно разыгранная партия, но, правда, одна единственная.
– Нет, – сказал он, – а почему ты спрашиваешь?
– Могу я вам показать?
– Да... мне это было бы любопытно...
Я взяла его ставший мягким отвес, склонилась над ним и сунула в рот.
