центральной аллее и, слыша издалека мелодию шарманки у каруселей, сперва вполголоса вторила ей. Но вечер уже плавно перетекал в ночь, и стало прохладно, когда медленно, один за другим, зажглись фонари, всякое настроение у меня пропало, и я окончательно впала в уныние. Прохожие попадались навстречу всё реже и реже, и только время от времени ещё проезжал мимо запоздалый фиакр. Внезапно, как раз под большим цветущим каштаном, передо мной выросла фигура попадавшегося мне на глаза последнее время постового.
– Здесь нельзя расхаживать и беспокоить почтенную публику! Я смотрю, ты к звезде Пратера направляешься! Ускорь шаг, иначе я возьму тебя на заметку!
Он разговаривал очень грубо, и я разозлилась, что он сказал это и, вообще, обращался со мной словно с какой-нибудь дешёвой шлюхой. Хотя, надо признать, сейчас я выглядела ненамного лучше. Поэтому предпочла разрешить возникший конфликт по-хорошему. Я очень весело улыбнулась, несмотря на то, что на сердце у меня кошки скребли, и сказала:
– Но господин полицейский! Вы ведь тоже расхаживаете здесь туда и обратно, а вас на заметку никто не берёт...
Он готов был расхохотаться, однако опомнился, что находится при исполнении служебных обязанностей, и сделал строгое лицо. Я быстро схватила его за одну из сверкающих пуговиц униформы и спросила:
– Скажите, а пуговицы вам госпожа супруга каждый день начищает до блеска? Это, должно быть, ужасная работёнка!
Затем я уронила руку вниз и как бы случайно, скользнув вдоль мундира, коснулась его ширинки. Там всё было в порядке, и он оказался на ощупь твёрдым, но всё-таки эластичным.
Не напрасно я всё-таки имела дело с таким множеством мужчин и знала, за какое место их следует брать, ибо они по существу все одинаковы, и штатские и те, которые носят мундир. Пока я шутила с ним, он, учащённо дыша, отступил под сень каштана, к самому стволу, а я последовала за ним. Потом быстро огляделась по сторонам, не идёт ли кто, но вокруг не было ни души. Опершись о дерево, я широко раздвинула ноги и задрала платье. В следующее мгновение полицейский жезл, замечательно стоявший по стойке «смирно», уже находился во мне. Я не возражала против подобного самоуправства, поскольку рассматривала происходящее лишь как небольшую «взятку» за то, чтобы обеспечить себе спокойное существование в этом районе и обзавестись человеком, который в случае чего мог бы за меня постоять. Но моя малышка давно уже ничего не получала, и поэтому, хотя я к этому часу устала и проголодалась, данное траханье даже доставляло мне удовольствие. Он легонько прижимал меня к стволу, правой рукой обнимая меня за бедро, а левой придерживал саблю, чтобы та не гремела. Он выстругивал меня лёгкими, короткими толчками, крепко стиснув зубы и сверкая глазами. Было видно, что это занятие было явно ему по душе, но в то же время он хотел закончить как можно быстрее, потому что боялся гораздо сильнее меня. Вскоре я почувствовала, как его напряжённый жезл судорожно вздрогнул, затем он как бы поддел им меня и излился несколькими обильными порциями. Я легонько поцеловала его в щёку, покрытую однодневной щетиной, привела платье в порядок и немного подтрунила над ним:
– Вы обязательно должны отразить это происшествие в сегодняшнем рапорте!
Он покраснел как рак, дал своему орудию стечь и обсохнуть снаружи, снял с головы тяжёлую каску и вытер со лба пот. Потом в крайнем смущении произнёс:
– ... Жарко сегодня вечером.
– Вам не следует так терзаться, господин полицейский! – сказала я очень кокетливо. Ко мне снова вернулось моё прекрасное настроение.
Тут стало ясно, что этот страж общественного спокойствия оказался по сути дела хорошим парнем:
– Если хочешь найти клиентов, – посоветовал он, – спустись ниже к ресторану «Лустгартен». Потому что на свету эти гаврики действовать не рискуют. Ну, дай тебе бог удачи. Но будь осторожной и внимательной, иначе в следующий раз я тебя снова возьму.
Теперь мы стали добрыми друзьями, на прощанье я подала ему руку и, двинувшись дальше, ещё раз помахала через плечо. Он рассмеялся и отсалютовал мне. Я часто потом встречалась с этим полицейским. Если он располагал временем, и было уже темно, парень наскоро вставлял мне свой жезл, а иногда мы с ним просто болтали о том, о сём. Он всегда был со мною приветлив, и когда не мог отсалютовать открыто, заговорщицки мне подмигивал. Это был загорелый молодой человек бравого вида с тонкими усиками и голубыми глазами.
Тем же вечером я познакомилась со своими новыми «клиентами». Как посоветовал мне молодой постовой, я неторопливо шагала по почти безлюдной центральной аллее в сторону «Лустгартена», расположенного в глубине Пратера. Вдруг до моего слуха донеслось, как кто-то у меня за спиной очень тихо произнёс «Тс!». Я остановилась, однако никто не подошёл ко мне, и вокруг царила полная тишина. Но уже через несколько шагов восклицание повторилось снова, я обернулась, но только шелестели кусты, а никого не было видно. Вдруг из-за кустов вынырнул крошечный человечек, похожий на гнома. Он производил весьма жалкое впечатление, его бледное детское личико было густо усеяно бородавками, из-под засаленной шляпы выбивались тонкие пряди волос. Он вёл себя крайне пугливо, жался к кустам, глаза у него были бесцветные и робкие точно у маленького мальчика, который со страхом ожидает порки. Выглядел он очень смешно и одновременно вызывал сострадание, наполовину ребёнок, наполовину взрослый мужчина. Он отчаянно жестикулировал, подмигивал, корчил гримасы, широко разевал рот, тотчас же снова подносил палец к губам, и внезапно распахнул просторное, длиннополое летнее пальто. На нём был воротничок, галстук, жилетка и короткая рубашка, однако брюк не было, только туфли и гольфы. Впрочем, в застёгнутом пальто этот необычный наряд скрывался от взгляда стороннего наблюдателя. У него был толстый, бесформенный как у маленького ребёнка живот и крошечный хвостик, который почти не стоял и загибался смешным крючком. Коротышка отклонялся назад, раздвигал тонкие ляжки, суетливо подпрыгивал и щёлкал зубами, потом взял между пальцев свой маленький хоботок и помахал им в мою сторону. Он делал тысячу комичных вихляний, однако это не вызывало смеха, скорее он походил на сумасшедшего. Но мне давно уже было не до гордости, поэтому я согласно кивнула, чтобы придать ему смелости, и вопрошающе потёрла ручку своего кружевного зонтика, как если бы это был половой член. Коротышка с таким азартом кивнул мне, что его слишком большая шляпа съехала ему на глаза. Но когда я сделала шаг в его сторону, он испугался и собрался, было, снова юркнуть в кусты. Мне пришлось очень медленно приближаться к нему, прищёлкивая при этом пальцами, как будто я приманивала собачку. Он только чуть слышно простонал, когда я взяла в руку его малюсенький, холодный и безвольный хвостик. Теперь я принялась растирать его, но так мучительно мне это ещё никогда не давалось. Он ни секунды не оставался спокойным, вертелся и метался из стороны в сторону, вилял животом и задом, и стонал. Я сжимала его маленький член так крепко, что это наверняка должно было причинять ему боль, щипала и сдавливала головку и, в конце концов, забрала в руку всё его хозяйство, что, впрочем, не составляло большого труда. Так массировать его пришлось, вероятно, минут десять, у меня уже рука отваливалась. Однако хвост ни в какую не хотел подниматься, малыш был, видимо, просто не способен на это. Но вот он, наконец, начал очень высоким и противным голосом тараторить:
– Такая исключительно добрая барышня, так правильно... так правильно, сношаться рукой, ах, это очень приятно... ручное совокупление... это прекрасно... это очень приятно, приятно, приятно... вверх, теперь вниз... снова вверх, опять вниз... ему это так приятно, добрая барышня, быстрей, быстрей, уже подкатывает, уже подкатывает, у-у-уже по-по-подкатывает...
Я не ощутила почти ни капли, но он всё же должен был остаться удовлетворённым. Напоследок ещё раз скрутив его тонкую нитку, как обычно выкручивают бельё, я отпустила её. Он быстро запахнул полы крылатки и, точно собачонка, лизнул мне руку. Он внушал мне некоторый ужас, но одновременно вызывал жалость.
– Ты славная, славная ты... по-попадёшь в рай!
И с этими словами одним прыжком скрылся в кустах. Я пришла в ярость оттого, что маленький скряга ещё и надул меня, но тут из листвы вылетело что-то блестящее. Это оказалась крона, которую я с радостью подобрала. Мне было чему удивляться. Бедный маленький человек, похожий на безумца или дурачка, и уж наверняка не настоящий мужчина, отдал мне свою последнюю и надо думать единственную крону! Как же он, должно быть, изголодался по женщине. Он, вероятно, совершенно не мог сношаться по- настоящему.
Таким образом, человечек оказался первым из многих, кому я впоследствии «спустила» в Пратере. Этим
