которым сейчас кажется, что я описываю микроскопические реалии художественного небосклона: не впадайте в дилетантское высокомерие, господа! Румынский театр - это ОЧЕНЬ важный элемент европейской культуры, причем самого высокого класса. Утверждение мое даже не нуждается в доказательстве - хватит за глаза двух имен: Тристана Тцара - создателя дадаизма, движения, которое произвело самую грандиозную революцию в пластическом искусстве, литературе и драматургии ХХ века (и предвосхитило сюрреализм Анри Бретона и Сальвадора Дали), и Эжена Ионеско - отца современного театра абсурда ('Носороги', 'Лысая певица', 'Стулья').
Читателям, пребывающим в теме, назову и третье имя - Лучиан Пинтилие, культовый постановщик, чьи спектакли украшали сцены парижских Theatre National de Chaillot и Theatre de la Ville, Guthrie Theater в Миннеаполисе и Arena Stage в Вашингтоне.
Наконец, безграничное обаяние румынской драматургии испытало на себе не одно поколение советских людей по 'Безылмянной звезде' (режиссер Михаил Козаков, с Анастасией Вертинской и Игорем Костолевским в главных ролях) - феерической экранизации пьесы Михаила Себастьяна (Steaua fara nume, 1942).
'Вальс Титаника' оказался забавной такой комедией, балансирующей на грани ярмарочной буффонады: семья провинциального служащего с трогательной надеждой следит за плаванием близкого родственника-миллионера на пароме по Черному морю. Всех мучает единственный вопрос: 'Возможно ли повторение трагедии 'Титаника'?' Как жаль, что в Черном море не бывает айсбергов. Зато там бывают туманы и штормовые ветра. Паром тонет вместе с дядей, а 50 миллионов лей достаются по наследству единственному племяннику.
В первом акте все ждут и переживают кораблекрушение, во втором - выращивают из служащего знатного мецената и политика, в третьем - после опереточной подмены завещания закручивают чехарду с внебрачным ребенком, нелюбимой падчерицей и прочими милыми глупостями. Все вместе жутко напоминало классическую балканскую драматургию 20–30-х годов ХХ века а-ля Бранислав Нушич. Напоминало и утомляло.
Короче, я бы никогда в жизни не решился грузить читателя всей этой театральной тягомотиной, если б не помянутое выше эстетическое откровение. Вы, конечно, понимаете, что получить удовольствие от сюжетного дебилизма, который разворачивался на сцене, человеку, хоть как-то разбирающемуся в искусстве, невозможно по определению: гипертрофированные ужимки актеров, дурацкие и непременно стреляющие в последнем акте ружья на стенах (ружей, ясен пень, не было, зато были в избытке инвариации), комедия положений, комедия заблуждений - господи, какая же это все тоска зеленая! Тоска, усиливающаяся шквалом аплодисментов из зала на всякую реплику типа: 'Свободные выборы - это когда все голосуют кому как хочется, а из урны потом вынимают того, кого нужно'.
Но вот удивительно: чем больше я тосковал от сюжета и посредственной драматургии, тем сильнее испытывал удовольствие от неожиданного - от того самого Zeitgeist, что вынесен в заголовок 'Голубятни'! Духа времени! Этот потрясающий, совершенно не передаваемый словами и не поддающийся анализу элемент спектакля театра Nottara окутал меня таким облаком катарсиса, таким искренним и неподдельным эстетическим наслаждением, что я простил актерам переигрывание и буффонаду, а постановщику - глупость драматургии.
Дух времени, печальный тревожный дух конца 20-х - начала 30-х годов присутствовал в каждой складке 'Вальса Титаника': в одежде и интерьерах (это-то как раз проще всего!), в манере и оборотах речи, в поклонах и наклонах головы, расшаркиваниях, в стоптанной обуви, кокетстве юных героинь, наивности старшего поколения, глупости материальных игрушек, модных веяниях и политических иллюзиях, дыме сигарет (курили на сцене постоянно!), излишней иллюминации и, кажется, самом воздухе! Ощущение этого духа времени - непередаваемое удовольствие, которое только и сопровождает настоящее искусство.
Хотите прямо сейчас, безо всякого 'Вальса Титаника' и румынского театра Nottara, ощутить Zeitgeist произведения искусства с помощью всего лишь услужливой памяти? Хотите? Пожалуйста: вспоминайте экранизацию 'Собачьего сердца' с Евстигнеевым, Толоконниковым и Карцевым! Не только заключительные кадры фильма, переходящие в застывшую сепию, но и каждый эпизод его, каждый уголок интерьера профессорской квартиры, каждый мрачный аккорд, взятый хором Швондера, сжатые кулаки перед зеркалом ('Душили-душили, душили-душили!..'), каждый диалог за столом и выпитая рюмка водки пронизаны Zeitgeist эпохи, как воздухом! Zeitgeist по имени Космический Бардак и Неизбывная Боль генетически изувеченной нации!
В конце 80-х годов в качестве еще совсем юного сотрудника Института мировой литературы ИМЛИ АН СССР я читал доклад, уж не помню, на какой конференции, в Библиотеке иностранной литературы, в котором излагал свое самое сокровенное изобретение - вернее, конечно же, не изобретение (какие могут быть изобретения в эпоху постмодернизма?), а адаптацию к художественной литературе идеи 'ауры' Вальтера Беньямина (был такой философ и социолог в довоенной Германии из так называемой Франкфуртской школы).
В 30-е годы Беньямин высказал революционную гипотезу о гибели 'ауры' в тиражируемых произведениях искусства, однако не дал ее практического определения, кроме малоосмысленного: 'Неповторимое явление далекого так близко, как это только возможно'. В конце 80-х мне показалось, что я сумел нащупать реальную плоть эфемерной ауры в эротическом языке романа Саши Соколова 'Школа для дураков', о чем, собственно, и поведал в докладе (кому интересно - выложил текст здесь: internettrading.net/nimfea.txt).
Представьте себе, мне понадобилось двадцать лет, чтобы сообразить: аура - самая ценная и самая неуловимая характеристика
