значит, и влияние на него, означает и реальную возможность влияния на общество в целом. Что Гоголю и нужно было, как видно из содержания книги. Правда, в случае с наследником литература тут уже была бы ни при чём, но и в случае с “Выбранными местами…” она тоже уже почти ни при чём.
Гоголь опровергал подозрения в том, что он в должности воспитателя наследника ищет выгоду. Его отношение к этому выражено в неотправленном письме В. Г. Белинскому 1847 года.
“Никакого не было у меня своекорыстного умlt;ыслаgt;. Ничего не хотел lt;яgt; ею выпрlt;ашиватьgt;. [Это и не в моей натуре]. Есть прелесть в бедности. Вспомнили б вы, по крайней мере, lt;чтоgt; у меня нет даже угла, и я стараюсь только о том, как бы ещё облегчить мой небольшой походный чемодан, чтоб легче было расставаться с [миром]”.
Но ясно, что должность воспитателя наследника подразумевает не только выгоду, но и возможность проповеди (хотя В. Г. Белинский этого как будто не замечает и ставит эту должность в один ряд с другими). От этого намерения — проповедовать, может быть и на должности воспитателя, — Гоголь не отказывался. Он просто не упоминал об этой стороне вопроса. Может быть, просто потому, что В. Г. Белинский был не тот человек, которому Гоголь стал бы рассказывать о таком предмете.
Действительно, В. Г. Белинский и другие его современники могли “лицом к лицу лица не увидать”. Но следовать такому близорукому взгляду теперь, по прошествии многих лет, невозможно. Почему сейчас этот слух воспринимается так негативно и остается своего рода “тёмным пятном” на жизни Гоголя? В то время как никакого темного пятна там нет.
Понимание этого обстоятельства, как и самой книги “Выбранные места…”, во многом зависит от видения в судьбе Гоголя его проповеднической деятельности. То есть не исповеди — неудачной и нелепой, а проповеди, осуществленной очень умело и, если можно так сказать, профессионально.
Если видеть в книге “Выбранные места…” лишь исповедь, то, конечно, слух о наследнике выглядит совершенно чуждым явлением, не имеющим к Гоголю никакого отношения.
Исповедь, действительно, дело личное и, может быть, безответное. Это, скорее всего, монолог. Проповедь — дело общественное, а не личное дело автора. Это настолько же дело общества, насколько дело самого проповедника. Проповедь не бывает в пустоте, в пустыне, она подразумевает ответ на неё тех, к кому она обращена. Ответ, то есть её результат, сообщение общества о реакции на проповедь, об изменении его в результате проповеди (для чего она и существует).
Таким образом, проповедь — диалог, взаимодействие проповедника и общества. Причём Гоголь этот диалог сам организовал, поддерживал, провоцировал. Приглашал всех писать ему в предисловии ко второму изданию “Мертвых душ”. Друзей и родственников, которым писал письма с поучениями и наставлениями, просил сообщать об их выполнении и влиянии на дальнейшую жизнь этих людей. Реплики в этом диалоге, конечно, могут быть разные. Не все из них могут свидетельствовать о действенности проповеди. Что ж, какое общество, такие и реплики.
Современное Гоголю общество довольно активно откликнулось на публикацию “Выбранных мест…”. И слух о воспитателе наследника стал одной из реплик в этом диалоге. И если уж Гоголь действительно никогда ничего не думал в этом отношении, то, значит, это для него была подсказка и намек со стороны общества. Один из ответов на его проповедь. И, может быть, один из самых удачных ответов. Поскольку сообщал Гоголю о наиболее эффективной и светлой перспективе его проповеднической деятельности. Да, именно так — намекая о предполагаемом “тёмном пятне” в биографии Гоголя, общество в лице некоторых его современников на самом деле сообщало ему о наиболее светлой перспективе деятельности, а значит, и жизни Гоголя.
Это было бы замечательно, если бы Гоголь нашёл такой выход из своей тупиковой ситуации. Действительно, если “Выбранные места…” могли осмеять все кому не лень, то наследника, а тем более самодержавного правителя, возможностей осмеивать гораздо меньше. Это означает, что проповедь в такой форме потенциально может быть наиболее эффективной.
Проповедь “в миру” (то есть за рамками церкви) выглядит нелепо лишь тогда, когда она связана только с личностью её автора (частного человека). Как только она включается в некую жизненную систему, в существующий ритуал (например, церковь или светскую власть), так она уже становится вполне серьёзной вещью, а её влияние — весьма значительным.
Правда, личность проповедника при этом исчезает или отходит на второй план. Так, например, в рамках церкви проповедь не странна, а естественна, но тут важна не личность проповедника, а его принадлежность к церкви.
Таким образом, понимание “Выбранных мест…” как проповеднической деятельности Гоголя всё ставит на свои места, и ничто не оказывается лишним и тёмным в судьбе Гоголя. Нет “тёмного пятна” — есть светлая перспектива.
Да и сам Гоголь не исключал для себя возможности заняться какой-нибудь другой деятельностью, совсем на ином месте, чем литература.
“Я дал себе слово остановиться писать, видя, что нет на это воли Божией. Нужно мне в это время приутихнуть, исполнять просто какую-нибудь должность, самую незаметную, не видную, но взятую во имя Божие”. (Из письма архиепископу Иннокентию 1847 года.)
В итоге возникает закономерный вопрос: почему же фактически на полпути прекратилась деятельность Гоголя-проповедника и миссионера, при том, что он так ответственно и даже отчасти фанатично к ней относился?
Не останавливаясь на более поверхностных причинах, которые, скорее, не причины, а следствия (болезнь, мрачные настроения и т. д.), можно предположить две основные причины.
Одна из них: всё-таки проповедническая деятельность Гоголя в историческом плане шла вразрез с тем направлением, которое было, видимо, более сильным и в дальнейшем победило.
Другая причина: огромное противодействие каждому шагу, который кто-либо когда-либо совершает на пути преображения жизни в духе христианства. Не надо забывать, что мир, на который пытается оказать влияние христианство, не благоприятен, а, по существу, враждебен ему. Сопротивление окружающей среды огромно. И Гоголь не только прекрасно понимал это, но и испытал на своём опыте.
В заключение можно сказать, что книга “Выбранные места” и сейчас так же актуальна, как и художественные произведения Гоголя. Её значение со временем проявляется всё лучше. Смысл этой книги сводится к настойчивому совету (или призыву) преобразить жизнь, приблизив её хоть в какой-то степени к христианскому идеалу. Это как таблетка для лечения болезни. (Гоголь сам называл книгу “Выбранные места…” лекарством в одном из писем 1847 года: “Сочиненье моё lt;… gt; так будет значительно, что заплачут от него многие в России, тем более что [оно] явится во время несравненно тяжелейшее и будет лекарством от горя”.) Но не вечно будет продолжаться тот период, когда таблетка может быть полезной и излечение с её помощью — возможным.
Как представляется, значение заключённого в книге совета станет в полной мере ясно тогда, когда воспользоваться им будет уже поздно. Тогда же станет вполне понятным и всё величие этого подвига — публикации “Выбранных мест…”. Станет понятным, что от такого рода совета надо было не отмахиваться и не смеяться над ним, а воспринимать его как можно внимательнее и постараться найти ему практическое воплощение в жизни.
В этом смысле книга “Выбранные места…” и понимание её значения обществом больше принадлежит будущему, чем настоящему и прошлому.
В одном из писем 1850 года Гоголь как будто обращается мысленно к будущему с мечтой о понимании. Это письмо было написано через несколько лет после выхода книги “Выбранные места…”, когда Гоголь окончательно осознал, что современное ему общество не поняло ни саму книгу, ни заключённую в ней проповедь, ни вообще его стремление способствовать христианизации жизни. Книга, конечно, произвела определённое действие на публику, но как бы вопреки её желанию и несмотря на непонимание. Поэтому действие её было минимальным.
Это настроение непонятости и даже усталости отразилось в словах Гоголя, сказанных в письме.
“Иногда бывает и то, что не блестящий труд труженика, никем не оцененного, всеми позабытого, вдруг через несколько веков, попавшись в руки какому-нибудь не совсем обыкновенному человеку, наводит его на гениальную мысль, на великое и благодетельное дело. Дело изумляет мир, а первоначальный творец его не изумил им даже и небольшой круг людей, его знавших”.
И хотя Гоголь рассуждает здесь вообще, а не конкретно о себе, но эта ситуация непонимания “даже
