мне показалось, раздулся от самодовольства раза в полтора. Чтение стихов сопровождалось кликами одобрения всех присутствующих. Все поздравляли сочинителя за прекрасную мысль. Вначале он скромно отклонял поздравления; однако после долгих настояний и оваций вынужден был сказать:
– Право, господа, мои стихи вовсе не заслуживают похвал; вы заставляете меня краснеть.
И прикрывшись этими скромными словами, он стал объяснять гостям красоты своего творения.
Признаюсь, я не разделял общего восторга и приписывал это своему невежеству. Но взглянув на графа, увидел, что и тот пожимает плечами. У госпожи де Вамбюр был страдальческий вид, но она ничего не говорила, потому что госпожа Боно, сидевшая напротив мужа, громко восторгалась этим чудом поэзии.
Автор, видимо, заметил нашу сдержанность, и потому, обратившись к господину д'Орсану, сказал с подчеркнутым оживлением:
– Сударь, вы не слышали сельскую эпиталаму, написанную по случаю бракосочетания госпожи де Ферваль с шевалье де Бриссоном?
Мы переглянулись, и я, не смущаясь тем, что граф не успел ответить, обратился к поэту:
– Как же так, сударь, – сказал я, – я полагал, что шевалье находится в своем полку.
– Все так думали, – ответил он, – но это была хитрость. Госпожа де Ферваль влюбилась в него после одной весьма неожиданной встречи, случившейся при необычных обстоятельствах. Она отбыла в одно из своих поместий, а через несколько дней за ней последовал шевалье, которому она вскоре отдала и свою руку и состояние. Эта прелестная дама, шутившая с любовью под личиной святоши, сама попалась в расставленные сети – и поделом. Шевалье – молодой вертопрах, который, не имея собственного состояния, искал только случая, чтобы изловить дичь и тут же ощипать добычу. Когда представилась возможность, он не оплошал, прикарманил ее состояние, и вполне прав; так ей и надо. Все свои насмешки сельский поэт, сочинивший «эпиталаму», обрушил на госпожу де Ферваль.
Пока сочинитель бережно разворачивал рукопись, госпожа де Вамбюр бросила на меня выразительный взляд, в котором я прочел: «Теперь вы знаете, что собой представляет тот, кого вы могли счесть своим соперником; как видите, его бояться нечего!» Я отлично ее понял, но сделал вид, что боюсь выдать себя и ее перед посторонними и только с улыбкой опустил глаза: на деле я опасался, как бы она по моему смущенному виду не догадалась, что и с моей стороны у нее есть соперница, и гораздо более опасная. Однако я сам почувствовал, что на лице моем выразилось замешательство, и постарался как можно скорее взять себя в руки; видимо, мне это удалось, ибо по улыбке госпожи де Вамбюр было ясно, что она ни о чем не догадывается; иначе она не слушала бы «эпиталаму» с таким удовольствием.
Стихи эти были хорошо написаны, но я ограничусь лишь несколькими словами об их содержании. Все проделки госпожи де Ферваль, все ее уловки, чтобы умножать и разнообразить свои удовольствия, были описаны с величайшей прямотой и сарказмом и без всякой заботы о репутации дамы. Чем больше нравились эти стихи, тем больше презрения они вызывали к их героине. Некто Жакоб тоже там фигурировал, причем выступал далеко не в такой завидной роли, как при спасении господина д'Орсана; но весь эпизод был описан так сочно, что если бы не имя, которое резало мне слух, я бы сам от души аплодировал. Поэма эта имела большой успех, но чтец не захотел признаться в своем авторстве, ссылаясь на то, что в стихах есть несколько простонародных выражений, которые мог допустить только деревенский поэт. Наконец все поднялись из-за стола и стали постепенно расходиться. Мы тоже откланялись.
– Когда он намерен выехать? – спросил Боно.
– Через несколько дней, – ответил господин д'Орсан.
– Чем раньше, тем лучше, – заметил Боно.
Затем он проводил нас до кареты, и когда кучер уже поднял кнут, господин Боно спросил у меня:
– Кстати, что стало с той молоденькой женщиной, которая была тогда с вами в Версале? Как бишь ее? …
Господин д'Орсан был задет бесцеремонным тоном Боно.
– Вероятно, речь идет о госпоже д'Орвиль? – поспешно обратился он ко мне.
– Да, да, верно, именно так, д'Орвиль. Так что она? – подхватил Боно. – Ко мне она так и не пришла. Как поживает ее муж?
– Господин д'Орвиль умер, – ответил я.
– Да, – прибавил возмущенный граф д'Орсан, – господин д'Орвиль умер, госпожа д'Орвиль стала вдовой, и следовательно, ей нет нужды хлопотать о должности для мужа.
– Жаль! – сказал Боно, прощаясь с нами, и удалился.
Как понять это словечко: «Жаль»? – подумал я. Наверно, Боно и сам не мог бы этого объяснить, так же как не заметил, по-видимому, что вызвал гнев господина д'Орсана. Боно был по натуре добрый человек, но он принадлежал к тому типу людей, у которых простота обращения доходит порой до грубости.
– Какая горячность! – заметила госпожа де Вамбюр, обращаясь к графу; – я вижу, вы очень интересуетесь этой дамой?
– Да, сударыня, – ответил граф, не колеблясь, – и горжусь этим. Ничтожные людишки, поднявшись из низов благодаря деньгам, воображают, что могут безнаказанно третировать обедневших дворян. Я не настолько ослеплен своим именем, чтобы думать, будто знатность сама по себе достойна почета и уважения; но если дворянин, несмотря на бедность, умеет сохранить достоинство, он, я считаю, имеет еще больше прав на наше уважение.
– Вполне с вами согласна, – заметила дама, – благородное происхождение случайный и незаслуженный дар; но если знатность сопровождается добродетелью, то она заслуживает искреннего уважения. Однако признайтесь, граф: если бы не ваше особое отношение к госпоже д'Орвиль, вы не обратили бы внимания на неловкие выражения господина Боно, который вовсе не хотел сказать ничего обидного.
– Прошу вас, – обратился граф к госпоже де Вамбюр, – гоните от себя всякие подозрения, оскорбительные для этой дамы. Я еще больше восхищаюсь ее добродетелью, чем красотой, совершенно меня покорившей. Не сомневаюсь в вашем умении хранить чужие тайны, и потому открою вам без колебаний свою душу. Да, если бы я имел власть над сердцем госпожи д'Орвиль, я не медля, на коленях, просил бы ее руки.
