друг ситный, не убережешься, себя не вычеркнешь… И, до поры, никем не заменишь.
Всю вторую половину дня император работал почти один, то есть без канцлера и других сановников, не привлекая в кабинет ни их самих, ни людей из их служб: только он сам, да личный писарь, да Пеля- злобырек… ну, и курьеры, понятное дело, все эти посланцы, скороходы, вестовые… Цапнул сгоряча свиточек – ничего не понять: жена зовет его к себе поужинать на западную границу! С ума все посходили! Чего она там делает, на границе той??? Нет, опомнился, пригляделся – дурь-то с него и сошла: дворцового курьера от государыни принял за очередного посланца с рубежей… Пора, пора передохнуть, горяченького испить…
– Мурги, я государыне ответил что-нибудь?
Писарь мягко подскочил и согнулся в почтительном – ничуть не угодливом – поклоне:
– Ваше Величество изволили обнадежить Её Величество, что постараетесь разгрести все неотложные дела и разделить с нею ужин.
– А сколько еще до ужина? Успею горяченького винца попить, а то в горле пересохло?
– Её Величество изволили прислать вестового ко мне, дабы не отвлекать лишний раз драгоценное внимание Вашего Величества, с тем, чтобы предупредить: любой миг, избранный Вашим Величеством в течение сегодняшнего вечера – станет благоприятным и единственным для начала ужина.
– Вон как. Стало быть, успею. Распорядись там… Только чтобы никто не входил, сам принеси, расставь, налей… Пеле принеси мышака или крысу.
– Слушаюсь, Ваше Величество!
Писарь Мауруги Сул, невзрачный человечек средних лет, из худородных дворян, пробился умом и усердием из самых низов околодворцовых человеческих болот. Сколько ни приглядывался к нему император, как ни проверял – по всему выходило, что много лет уже служит ему преданный до самых пяток и порядочный человек! Чудеса, да и только. Иногда императору блазнилось даже, что это боги приставили к нему своего соглядатая, ибо не может живой человек состоять из одних достоинств… Хотя зачем это богам – и так все видят и ведают. Однако, исправная служба и отсутствие видимых пороков – еще не повод, чтобы прогонять слугу, или наказывать за это. Пусть служит и вкушает заслуженное. Получает он приличное содержание, деньгами и прочим – император нарочно этим интересовался; ни Бенги, ни Когги, ни принц, ни государыня – влияния на него не имеют, зато сам он из тех придворных, чьей дружбой, чьим расположением дорожат.
– Мурги…
– Я Ваше Величество! – Писарь поспешно освободил руки от кувшина и чашки, вытянулся в струнку.
– У тебя друзья есть?
Императору на несколько малых мгновений стало смешно: не часто удается подловить и загнать писаря Мурги в затруднительное положение. Но Мауруги Сул не долго колебался с ответом:
– В детстве были, Ваше Величество, как у всех…
– А сейчас что?
– А сейчас – служба и семья. Вот мои друзья, и я не ищу иных.
– Гордо сказано. – Эти слова император произнес как можно более бесцветным голосом, но писарь хорошо разбирался во всех оттенках чувств своего повелителя. Он брякнулся на колени, в знак того, что понял неудовольствие государя, однако возразил достаточно твердо:
– Государь! Если это и гордость, то – видят боги! – не за меня, ничтожнейшего среди достойных, а за друзей.
– Угу. То есть, семьей и службой гордишься?
– Да, Ваше Величество. Не смею этого скрывать от Вашего Величества.
– Горулин ты сын, хитрец! А сам, небось, в уме поправку-то сделал: службу и семью местами поменял, а?
– Никак нет, Ваше Величество, служба на первом месте.
На этом император и прервал с приближенным разговор по душам. Конечно, врет, семья ему важнее и государственной службы, и самого государя, но это делу не помеха. Такому – доверять можно… В четко очерченных границах, с оглядкой, конечно же, но – можно. И сие очень и очень полезно для государева ремесла.
– Представляешь, Мурги… Раньше для меня так было: что есть вино, что нет его, а нынче как вечер – так жду не дождусь первого кубка. Что на это скажешь?
– Думаю, что Вашему Величеству сие не во вред.
– А почему ты считаешь, что не во вред? Вдруг я прогорклым пьяницей стал, незаметно для себя?
Писарь Мурги осторожно осклабился и приготовился возражать, ибо здесь с Его Величеством соглашаться ни в коем случае не следовало.
– Если бы Ваше Величество дозволили мне слово молвить, не обинуясь ничем, кроме желания принести правду моему повелителю…
– Молви, правду я уважаю, а приятную мне – так и люблю. А за ложь… За ложь наказываю, и чем она слаще, тем горше обходится лгущему. Молви, Мурги.
Царедворец обязан уметь многое из того, что простому смертному и не приснится никогда, например поклониться в ноги так, чтобы совместить глубокое почтение и несогласие, либо упрямство. А Мурги мог бы поучить подобному и самых ловких дворцовых шаркунов, поэтому он поклонился упрямо и принялся молвить, скромно и уверенно:
– Во-первых, погреба Вашего Величества таковы, что и богам не стыдно было бы на них постоянно облизываться. Во-вторых, я свой артикул знаю назубок, и делаю напиток самым строжайшим образом: помимо пряностей, приготовленных собственноручно Её Величеством – три четверти родниковой кипяченой воды и одна четверть вина. А вина-то – все как на подбор – слабейшие, сегодня, к примеру, «Белый Шёлк», такое и в полной своей густоте даже хрупкую девушку не опьянит.
– Ну и что? Выпить побольше – так и цуцырь свалится, было бы количество.
– Да, оно так, однако я не припомню, чтобы Ваше Величество осушили более двух кубков за вечер. А третьего дня Ваше Величество и первый-то оставили не пригубленным. И вчера был налит один, и тоже остался не допит.
– Разве? А что у нас было третьего дня, напоследок? Погоди… сам вспомню. А! Доклад о рождении внучки и тяжба между этими двумя дураками, Бурым и этим… Вспомнил. Ну, ладно тогда. Ты, Мурги, так и впредь держись, присматривай со стороны и – если что – немедленно докладывай, гнева моего и неудовольствия не боясь.
– Слушаюсь, Ваше Величество!
– Неужто закончились на сегодня заботы? Даже не верится! Глянь за дверь – нет ли кого еще?
Мурги проворно пристегнул пояс с мечом, выбежал из кабинета и тотчас вернулся.
– Пусто, Ваше Величество! Я приказал караульному сотнику, чтобы всех вестовых, буде они нагрянут, вели в кордегардию, а я заночую там, в соседних палатах, и меня тотчас же предупредят.
– Хорошо. И если что срочное – бегом ко мне, на пару с вестовым, лично доложишь.
– Слушаюсь, ваше Величество!
– Тогда так: посижу, обмякну, кубок допью. А ты пока – туда, а приемную и распорядись насчет герольда к государыне, насчет стражи сопровождения… Да какой-нибудь цветок, понаряднее… И что они там в травах этих находят? Кипарисы, понимаешь… Женщины – странный народ.
Мурги поклонился, на этот раз весело:
– Цветок уж готов, хотя сие и не совсем цветок. Согласно склонностям государыни, это кустик земляничной травы, с пятью спелыми ягодами меж листьев кустика того. Взращен безо всякой магии, стараниями садовника Вашего Величества, в полной тайне от посторонних. И если Ваше Величество одобрит…
– Конечно, одобрю. Совершенно верно, землянику она любит. Я бы и сам додумался, да видишь… Пелю кормил?
– Двух мышей уплел, в два проглота, Ваше Величество!
– Ну? Оказывается, кормили тебя, чего ж ты на пену-то исходишь? Спи, отдыхай, Пеля, доглядывай, а я попозже вернусь, может быть…
Жену император любил. Тот чахлый огонек страсти, который когда-то вспыхнул на миг между падким на удовольствия принцем-престолонаследником и юной герцогиней из очень хорошего рода, давным-давно
