другое: миллиарды сигналов непрерывно проходили через его мозг, неся информацию о мире. И, зная о нем так много, он захотел предугадать невозможное: место и время нахождения электрона. «Вероятно, — думал он, — тогда я смогу предсказать поведение человека с абсолютной точностью…»
Михаил Дмитриевич старательно отводил взгляд от человека, сидящего напротив. Он знал, что по его глазам тот сразу поймет все. «В данный момент, — думал Михаил Дмитриевич, — важно лишь то, с чем он пришел: лекарство и рецепт его изготовления. Но снимает ли это подозрение о его причастности к эпидемии? Может быть, его приход с лекарством вызван желанием искупить вину? И еще один вопрос: знает ли он вообще, догадывается ли о том, что его подозревают? А если знает, то какое чувство вызывает у него человеческая подозрительность?»
Михаил Дмитриевич не смотрел на сидящего напротив, но на сетчатке глаз отпечаталось отражение этого человека и непрерывно передавалось в опознающие области памяти, хотя он был уже давно опознан. Прямой нос с широкими раскрылиями, твердые выпуклые губы, быстрая игра лицевых мускулов, резко меняющая выражение лица. И только через глаза, меняющиеся еще более быстро, можно, улучив момент, заглянуть в глубь его существа, прикоснуться к тому, что когда-то было серым с разноцветными прожилками веществом, растущим в колбе, тогда еще беспомощным и беззащитным, но уже таящим в себе страшную взрывчатую силу.
«Родитель вглядывается в детище, — подумал Михаил Дмитриевич о себе в третьем лице. — В детище, которое перестал понимать. Или понимание еще возможно?..»
Он остался недоволен своими мыслями: «Если мы не поймем его, то на какой контакт с разумными инопланетными существами мы можем надеяться? Он — дитя человеческого разума, сын человеческий. Но понимаем ли мы как следует хотя бы собственных детей? Хотя бы себя?»
Послышался протяжный негромкий гул, приглушенный двойными рамами окна. В синем небе осталась тающая полоса. Это с малого ракетодрома ушел корабль на Луну.
«Сейчас он съедает еще одну порцию атмосферного озона, — думал Михаил Дмитриевич, провожая корабль взглядом. — Как бы мы ни усовершенствовали свои корабли, они разрушают атмосферный щит, а восстанавливаем мы его пока еще плохо. Вот и выходит, что каждый новый шаг вперед стоит кусочка жизни. А супермозг — это не шаг, это скачок вперед. Через пропасть или в пропасть?»
— Очень жаль, что вы не можете назвать автора этого лекарства, — сказал Михаил Дмитриевич и подумал: «Станем ли мы хоть чуточку ближе после его визита?.. Правильно ли он истолкует мое поведение, или решит, что я не понял, кто передо мной находится? Это очень важно. Ведь, идя ко мне, он должен был допускать, что я попытаюсь задержать его».
— Не уполномочен, — ответил гость и резко поднялся из кресла.
Встал и Михаил Дмитриевич. Теперь он позволил себе взглянуть в глаза гостю. «Он все понимает. Может быть, даже больше, чем я предполагаю. Во всяком случае он знает, что я притворяюсь, будто не узнал его. Но поймет ли он и то, почему я так поступаю?»
Однако Михаил Дмитриевич тут же устыдился собственных сомнений. «Выходит, я не верю в него? Не верю в сына, которого создал таким могучим, чтобы он умел совершать недоступное для меня? А когда намерение удалось, я испугался…»
Он медленно протянул руку, Юра осторожно пожал ее.
Тень Михаила Дмитриевича лежала между ними как очертания пропасти, рука казалась мостом через нее…
Выйдя из дома, Юрий сел на скамейку в скверике. Михаилу Дмитриевичу его было хорошо видно из окон квартиры. Юрий просидел неподвижно более часа. За это время при желании ученый мог бы вызвать сюда полковника Тарнова и его помощников.
Юрий дождался, пока мимо скамейки прошел Михаил Дмитриевич, бережно неся раздувшийся портфель. Ученый не смотрел в его сторону, старательно делая вид, что никого не замечает.
Юрий встал и окликнул Михаила Дмитриевича. Ученый остановился, повернул к нему лицо.
— Мне показалось, что вы все время хотели меня о чем-то спросить, но не решились, — сказал Юрий.
Его глаза стали лукаво-веселыми, будто он узнал о собеседнике что-то очень смешное и готовился рассказать ему об этом.
— Вы правы. Мне хотелось узнать о том, как вы думаете, какие алгоритмы лежат в основе вашего мышления. Как вы приходите к неожиданным выводам?
Взгляд Юрия изменился. В нем появилась задумчивая отрешенность.
— Я уже пытался это сформулировать на бумаге. Но пока формулировки удаются плохо. Или я недостаточно знаю язык, или в нем не хватает слов. Все сводится к тому, что я стараюсь как можно меньше вычленять. Пытаюсь ощущать окружающий мир как неразрывную целостность. Ведь он такой и есть.
— Ощущать — не значит мыслить, — возразил Михаил Дмитриевич.
— Каждое живое существо воспринимает окружающий мир посредством органов чувств, — ответил Юрий, — Но на этом первичном этапе он не может ощутить мир целостным, вычленяет какие-то отдельные части. Когда же человек размышляет, он вычленяет сначала участок, над которым размышляет, затем — элементы для размышлений.
— Разрешите, я переведу ваши слова на профессиональный язык науки. — Михаил Дмитриевич застенчиво улыбнулся. — Мозг выбирает информацию, необходимую для решения данной проблемы, и отбрасывает все несущественное.
— А если среди «несущественной» информации имеется та, от которой зависит истинное решение проблемы? — спросил Юрий.
— Да, так может быть, — согласился Михаил Дмитриевич, переминаясь с ноги на ногу. — Но ведь мозг способен перерабатывать лишь определенное количество информации. И тут ничего нельзя поделать…
— Вы хотели узнать о главном различии между нами, — сказал Юрий. — О различии, которое сами создали, чтобы преодолеть то, с чем «ничего нельзя поделать». Во-первых, оно измеряется количеством информации, которую я и вы способны воспринять и переработать за единицу времени.
— А во-вторых?
— Второе — алгоритмы. Но я не могу это сформулировать. Вижу существенное в том, что вам кажется несущественным, и оперирую чаще всего элементами для вас несущественными. Извините, но я не могу изложить проблему понятнее. Не знаю, как это сделать. С моей точки зрения, человек воспринимает вещи и явления через кого-то. Иногда «кто-то» — он сам. Иногда, чтобы воспринять, ему надо превратиться в кого-то. Иногда «кто-то» — его сознание…
Юрий умолк, на его лице быстро сменялись выражения досады, недоумения, обреченности.
Михаил Дмитриевич сочувственно смотрел на него, неслышно шевеля губами, словно пытался что-то подсказать. Потом проговорил:
— Однажды спросил заяц у робота: «Ты умеешь бегать как я? Значит, ты такой же, как я. Но ответь на три «почему»: почему ты не ешь морковку? Почему ты такой твердый? Почему ты никого не боишься?» — «Одно из трех «почему» отвечает на два других», — ответил робот. «Все понял!» — воскликнул заяц и… перестал есть морковку.
— Бедный заяц! — с облегчением рассмеялся Юрий. — А вам огромное спасибо. Вы подсказали мне путь. И если когда-нибудь мне удастся сформулировать алгоритмы моего мышления достаточно понятно и однозначно, вы будете первым, кто узнает об этом. А пока пожелайте мне успеха.
«Нет, он непричастен к возникновению эпидемии, — подумал Михаил Дмитриевич. — Совпадение по времени с кражей пробирок — случайность. Теперь, создав лекарство, он причастен к прекращению эпидемии…»
— Эвалд Антонович, вы не узнаете меня? Худой, с выпирающими лопатками и с острыми локтями человек внимательно взглянул на гостя. У глаз собрались и разбежались напряженные морщинки. Он улыбнулся.
— Это вам должно быть трудно узнать меня! Вы же видели меня только больным, в кресле!
Действительно, нелегко было узнать в этом подвижном, как ртуть, жестикулирующем человеке того
