Интервенты… В России их и след простыл, а у нас до сих пор японцы на шее сидят, да и другие норовят, что плохо лежит, ухватить».
Василий Петрович поднял глаза на иностранные суда, дымившие на рейде. «Ишь ты, откуда только не набежали! — думал он со злобой. — Все за русским добром… А может быть, мне только чудится?» — подшутил он сам над собой.
Руденко зажмурил и вновь открыл глаза. Перед ним, как и раньше, раскинулась лиловая гладь, стоял босой лодочник, лениво ворочавший веслом. И по-прежнему стояли на якорях чужеземные пароходы…
Китаец курил длинную трубку, серебристый дымок быстро таял в прозрачном воздухе.
На лиловой поверхности бухты вдруг забил фонтан. Руденко не сразу догадался, что это кит зашел в бухту. И опять потекли думы. «Богатый у нас край… а живется простому народу туго. Ох, туго… А все почему?! В России партия всеми делами ворочает, а у нас коммунистов травят. Во Владивостоке десять партий, а может быть, и дюжина наберется. Как пауки в банке, дерутся за власть. Если счесть — четырнадцать „правительственных“ переворотов устроили. И все из кожи лезут, чтобы японцам угодить».
Потемнело, словно нашла на солнце туча, — шампунька плыла под кормой океанского парохода без груза. Из воды выступала лопасть винта до самой ступицы. Василий Петрович посмотрел на огромный руль, прочитал на корме понятное слово: «Лондон». «Порт приписки, — догадался он. — Тоже с пустым брюхом пришел». Но вот какой-то толчок изнутри направил мысли по другой дороге. «Товарищ Андрей меня вызывает, и срочно. К чему бы? Скоро узнаю. Засиделся на Русском острове. Надоело, глаза ни на что не глядят. Как бы опять не влипнуть, — на Полтавской еще, поди, не забыли… — Он усмехнулся, вспомнив свое бегство. — А жена как справляется, Сергунька?.. Как они без меня, бедные?»
Две недели Руденко отсиживался на Русском острове после побега из подвала контрразведки. Смешно сказать, он нашел убежище в бывшей императорской военной академии, осевшей в пустой казарме. Вернее, там приютилось то, что осталось от академии. Служителем при академии был его родной дядя. Василий Петрович узнал, что тут живут и несколько заслуженных профессоров, теперь никому не нужных, что здесь штабелями громоздятся чуть ли не сто тысяч томов, когда-то заполнявших стеллажи в здании на Суворовском проспекте Петербурга. С берегов Балтийского моря книги перекочевали к Тихому океану. Академическую библиотеку увезли, чтобы не досталась большевикам.
Руденко помогал дяде присматривать по хозяйству, за старенькими профессорами, но чаще оставался один.
Первое время было очень беспокойно. С часу на час он ждал курасовских ищеек. По ночам просыпался и в страхе ощупывал постель, чиркал спичкой. Нет, он не на Полтавской. Понемногу обвык, и одиночество больше не тяготило его. Он полюбил чудесную природу острова, не уставал любоваться густым лесом, глубокими извилистыми бухтами, ставил силки на зверюшек и птиц, ловил рыбу. Тишина, раздолье. По воскресеньям сюда приезжала владивостокская публика на гулянье. Играли духовые оркестры. Солдаты выползали из казарм. В такие дни Руденко не показывался из своей комнатушки.
Остров был не так уж безобиден. На нем прятались дальнобойные форты. Каппелевцы школили молодых офицеров. Под землей были захоронены огромные склады боеприпасов. На острове жили американские солдаты, охраняющие радиостанцию.
Везде искали контрразведчики сбежавшего моряка, а вот на Русский остров, да еще под крышу бывшей академии, заглянуть не сообразили.
Сегодня карантин с Руденко был снят. Его вызывал уполномоченный партийного центра товарищ Андрей.
Но вот и берег. Старик китаец подогнал шампуньку к гладким камням, торчавшим из воды. У самого берега Руденко одним прыжком выбрался на землю. Лодочник передал ему две плетеные корзины с рыбой. Василия Петровича ждали. Он сразу узнал грузчика Игнатенкова. Друзья расцеловались по русскому обычаю, крест-накрест…
На Эгершельде безлюдно. Владивосток еще не успел протереть глаза от сна. Даже рабочий народ только-только поднимался с постелей. Дымились трубы, хозяйки готовили завтрак.
Перемолвившись скупым словом, товарищи взяли по корзине (рыба — маскировка, на всякий случай) и медленно стали подниматься на взгорье.
Время тревожное. В городе расплодились бандитские шайки. Каждый день грабежи, убийства. Повсюду шарили агенты разведок и контрразведок. Все они искали главного врага — большевиков и партизан. И чем ближе наступало время исчезнуть всей белогвардейской нечисти, тем она была злее.
Руководству большевистской партии приходилось скрываться. Принимались самые строгие меры конспирации. Всем еще помнился прошлогодний провал. Подпольщики готовили восстание в каппелевских частях. Дело шло неплохо, но в октябре события неожиданно обернулись катастрофически: контрразведка арестовала члена областного бюро Дарелло. Он предал партию. В городе начались повальные аресты и расстрелы. Контрразведчики с фотокарточками активистов бегали по улицам, врывались в дома. Большинство тех, кого они уводили, уже не возвращались обратно.
Начались аресты и в воинских частях. Восстание не удалось. Это были, пожалуй, самые суровые месяцы. Партийный актив ушел в партизанские отряды. По указанию Дальбюро ЦК партии во Владивостоке осталась лишь небольшая группа, работавшая в глухом подполье.
Да, прошлогодние события — тяжелый удар. Долго пришлось партийной организации залечивать раны, собирать силы после предательства Дарелло.
Зато полковник Курасов доволен. Он был главным закулисным режиссером погромов…
Приятели подходили к цели. Улица тянулась берегом. С одной стороны — дома, с другой — крутые обрывы к морю.
Представитель партийного центра товарищ Андрей давно сидел в маленькой комнате задумавшись, подперев голову руками. Иногда бывает так: будто все ясно, а сомнения гложут. И чем больше думаешь, тем сомнительнее и невероятнее кажется дело. Так и сейчас. Что может быть проще: в Императорской гавани партизаны убили офицера, и каппелевцы направляют туда карательный отряд. Не раз приходилось товарищу Андрею быть свидетелем подобных вещей… Но, с другой стороны, Императорская гавань была отдаленным пунктом в Приморье и не играла заметной роли в стратегических замыслах белоповстанцев. Имело ли смысл направлять туда дорогостоящую экспедицию? Искать там, в неоглядной тайге, партизан все равно что ловить блоху на брюхе живого медведя.
Чутье подпольщика подсказывало, что здесь нужно искать особую подкладку. А может, Императорская гавань — это для отвода глаз; вдруг они задумали высадить карателей в ином месте, в тылу у другого партизанского отряда, захватить его врасплох? Все это тревожило товарища Андрея. Он еще раз перебрал все «за» и «против». Он не забывал, что по «ту сторону баррикад» умный, напористый враг, не брезговавший никакими средствами, — полковник Курасов. Он известен подпольщикам.
А товарища Андрея знали в контрразведке: у полковника была его фотография. Подпольщик выглядел на ней старше своих лет: небольшая бородка клинышком и очки. Волосы острижены бобриком. Но то на фотографии. Теперь у него ни бороды, ни очков. И прическа совсем другая — на пробор. Товарищ Андрей уже привык приглаживать волосы. Он улыбнулся: маленькая хитрость с фотографией преобразила его. Иногда хотелось ему увидеть полковника Курасова. Какой он на вид? Он мысленно представлял высокого, худощавого офицера, с большим лбом, блондина и почему-то в пенсне. «Проиграешь, полковник, — сказал про себя товарищ Андрей. — Все равно проиграешь — против народа воевать трудно и бесполезно».
Неожиданно мысли товарища Андрея приняли другой оборот. Он вспомнил младшенькую дочку Олечку. Ей недавно сравнялось два года. Заболела корью, бедняжка, лежит с высокой температурой. Олечка все просила принести ей золотую рыбку. Он видел большие карие глаза девочки, слышал слабый голосок: «Хочу золотую рыбку, папочка». Товарищу Андрею везло на дочерей. Олечка была пятая: три черные головки и две золотые. Девочки по очереди переносили разные болезни. Забота о докторах и лекарствах не оставляла его все эти годы. Вспомнилась и своя молодость. Служба машинистом на кораблях Сибирской флотилии. Восстание матросов и солдат в 1906 году; он в нем участвовал. Пять лет каторжной тюрьмы. Вернувшись во Владивосток, работал в железнодорожных мастерских на Первой речке. В 1917 году вступил
