говорить ему сейчас не хотелось. Да и затылок еще ломило.
— Вот не знаю… А вы, что бы вы сделали на моем месте?
Федя почувствовал, что должен ответить.
— Я договорился бы с командой и ушел на спасательных шлюпках. Императорская гавань не так уж далека. Рыба, вы говорите, есть, перетерпеть можно. А эти каратели пусть остаются. Все равно недолго им пановать.
— Ай, ай, молодой человек, очень решительно! — Оскар Казимирович отступил на пару шагов и, склонив голову набок, будто в первый раз рассматривал юношу. Затем прикрыл глаза бледными пухлыми веками и добавил: — Мне все равно, какая власть. Я командую кораблем, перевожу людей, грузы.
— Карательная экспедиция — это не мешки с крупой. За такой груз не всякая власть благодарит. — Не оборачиваясь и не глядя на капитана, Федя потрогал свое белье. Оно было горячее и еще влажное.
Оскар Казимирович снял с гвоздика клетку с канарейкой и куда-то вынес ее.
— У меня осталось немного сигарет, сознаюсь, приберегал, — тут же вернувшись, как-то неестественно засмеялся он. — Мадам Веретягина, прорва, смолила по три пачки в день. А я не больше пяти сигарет. Только после еды. — Капитан закурил. — А ваша власть меня отблагодарит, если мы солдат здесь оставим, скажите-ка, молодой человек?.. Может быть, вы закурите?
Федя взял сигарету. Неумело затянувшись, он закашлялся. В глазах завертелось, все пошло кругом.
— Я должен сказать. Великанов, что Сыротестов обещал вас повесить. Лидия Сергеевна не даст ему забыть это.Она считает вас причиной всех несчастий… — Капитан усиленно курил. — Почему вы решили увести «Тюленя»?
Федя не ответил. Пересиливая головокружение, он не за метил злорадной усмешки капитана Гроссе.
— Мне кажется, было бы разумным в вашем положении подождать меня на этом пароходе. — Оскар Казимирович сделал ударение на слове «этом». — А я пойду в лагерь, разузнаю, как и что… Тем более, что у вас нет даже брюк.
Федя снова промолчал.
— Да, это будет самым разумным. Но вы дадите слово, что накормите мою бедную канарейку и перемените ей утром воду? Зерно на столе в пакетике. Вы согласны?
— Идите, Оскар Казимирович. О канарейке не беспокойтесь. Только почему вы не подождете, пока рассветет толком? И не спавши!
Гроссе сказал, что он вздремнул перед его, Великанова, приходом, а дорогу хорошо знает.
Когда капитан, торопливо собравшись, покинул пароход, Федя тоже вышел на палубу. Густой холодный туман покрывал землю. Было тихо. Прибойная волна с легким плеском накатывалась на пароход, и он отвечал едва слышным низкие гудением. «Если бы этот туман накрыл меня в море…» — подумал Федя и в ознобе передернул плечами.
Глава двадцать вторая. КАПИТАН ГРОССЕ ХОЧЕТ РАЗБОГАТЕТЬ
Поборов сон, Федя вернулся на минуту в каюту, взял фонарь, встряхнул — керосину было достаточно. Заодно подкинул угля в камелек, с опаской потрогал затылок — еще больно.
Почему он уходит от жарко натопленной печки и, казалось, без всякого дела снова бредет по пароходу? А ведь после тяжелого проплыва и сытной ухи спать ему хотелось смертельно. Всему виной Танина чашка с отколотым краем…
На палубе и в коридорах на каждом шагу можно было напороться на острую железную рванину, на ржавый гвоздь. Федя удивлялся, как ночью, без огня, он, в общем благополучно, добрался до капитанской каюты. Теперь он уже увереннее шел по тихому, пустому пароходу, бело-полосатый, как привидение.
В буфете он споткнулся об отклеившийся угол линолеума и, рассвирепев от боли, нагнулся и рванул кусок. Линолеум с хрустом лопнул. Под ним оказалась деревянная крышка квадратного люка. Сначала Великанов не придал значения своему открытию — что могло быть интересного на заброшенном пароходе, но, пораздумав, потянул за железную скобу. Крышка подалась неожиданно легко. Сунув в темноту фонарь, Федя присвистнул, он увидел потайную кладовку, в которой лежали винтовки, ящики, какие-то мешки и свертки. Сна как не бывало. Дрожа то ли от холода, то ли от возбуждения, он спрыгнул вниз и нетерпеливо стал все ощупывать и осматривать. Винтовки оказались хорошо смазанными, на них не было даже следа ржавчины, в ящиках желтели патроны. В деревянной кадке Федя обнаружил десяток револьверов с патронами, завернутых в промасленную бумагу Мешки были полны мукой. Наверное, раньше в кладовке хранились сухие продукты для кают-компании, а может быть, ящики с капитанским вином.
Но кто положил сюда оружие? Когда? Зачем? Как ни ломал голову Федя, а ответить не мог.
Осмотрев тайник, юноша привел все в прежний вид. Чье бы ни было оружие, — это настоящее сокровище, оно может крепко пригодиться ему и его товарищам.
Как ни взволнован был Федя находкой, он не забыл, зачем пришел в буфет. Он снял чашку с отбитым краем и рысцой побежал в каюту. В тепле его снова разморило, но, прежде чем лечь, он отмыл горячей водой и солью Танину чашку до тех пор, пока она не забелела как снег.
В капитанской спальне пахло так, как и на «Синем тюлене». Оскар Казимирович успел и здесь устроиться. Под потолком висели пучки сохнувших трав. Уголок заняла знакомая Феде икона Николая- чудотворца. На самодельной полочке из крашеной доски, оторванной из обшивки, бодро тикал пузатый круглолицый будильник.
На кровати лежало лоскутное цветастое одеяло, рыжий полушубок и подушка в чистой наволочке. Поставив чашку рядом с будильником, Федя привалился на койку.
Сон был тревожный. Привиделся японский офицер. Тадзима скалил зубы, грозил кулаком и шипел: «Море наше, соболь наша и березка наша, пошел прочь». Казалось, только забылся, а уже кто-то зовет и трясет его. Федя нехотя поднял голову.
— Вставай, Федор, очнись, — повторил Евграф Спиридопович, заметив, что глаза юноши открылись. — Ну и уснул, как умер. — Убедившись, что Великанов проснулся, буфетчик сбивчиво стал рассказывать: — Капитан наш каков оказался! А я-то ему и бельишко стирал, и в тазу, как ребеночка, банил… Слушай, Федя, прибегает он нынче утром, спали еще все, и к поручику Сыротестову. Поймал, говорит, партизана, — это он на тебя. Сидит, мол, голоштанный на погибшем пароходе. И «Синий тюлень», говорит, ты увел, и всему разбойному делу голова… Лидия Сергеевна велела тебя поймать. — Буфетчик передохнул. — Не в себе она сегодня: мошкара, говорит, заела. Солдат за тобой пошлют. В полдень солдаты выйдут, когда туман сойдет малость. Ты, Федя, берегись, спрячься куда-нибудь… Я как услышал, все бросил — и к тебе.
Федя сначала не поверил. Что-то тяжелое, черное вошло в его сердце: «Разве могут быть такие капитаны?» Но, вспомнив ночную беседу, поведение Оскара Казимировича, он понял, что все это правда. «Я сорвался, чуть не поверил, что и он человек, наговорил лишнего. Сам виноват, нервы как у барышни!» Злость на коварного Гроссе и на себя помогла овладеть собой.
— Спасибо, Евграф Спиридонович, не думал я, что ты такой…— Федя порывисто обнял старика. — С тебя ведь за это ой как взыщут.
Буфетчик махнул рукой.
— Ты прости, ежели я тебя в работе чем обидел. Хозяину ведь служим, а он, как лучше ему, спрашивает… А еще, Федя, капитан за какие-то мильены поручика корил. Ругались они страшно, а потом ничего, столковались. — Евграф Спиридонович достал платок и долго вытирал лицо. — Сестрица-то милосердия говорит: тебя повесить. Вот я и подумал — не пропадать же молодому…
Новые грозные опасности встали во весь рост, но Федя уже привыкал встречать их лицом к лицу. Планы один другого смелее обуревали его.
Буфетчик принес табуретку, сел на нее, положил руки на колени и молчал. Он понимал, что Феде сейчас мешать не следует.
— Эх, Евграф Спиридонович! — сказал Великанов, нервно покусывая губы. — Пропасть-то, может,
