положите в тот же депозитный сейф, где оставляли материалы из Мюнхена.
– Перевозить компьютер только что убитого человека – не самое безопасное для убийцы занятие.
Касагранде посмотрел на потолок.
– Сколько еще?
– Дополнительно сто тысяч.
– Договорились.
– Я возьмусь за дело, когда деньги поступят на мой счет. Есть какой-то крайний срок?
– Это нужно было сделать вчера.
– Тогда вам следовало прийти ко мне двумя днями раньше.
Касагранде повернулся и вышел из комнаты. Эрик Ланге погасил фонарик и еще долго сидел в темноте, допивая вино.
Касагранде шел по Банхофштрассе, отворачиваясь от подувшего с озера холодного ветра. Как бы ему хотелось опуститься на колени и рассказать о своих прегрешениях какому-нибудь священнику, облегчив душу покаянием. Но сделать это он не мог. По правилам Учреждения его исповедником мог быть только член братства, а учитывая особенный характер работы генерала, в исповедники ему был назначен не кто иной, как сам кардинал Марко Бриндизи.
Выйдя на Тальштрассе, Касагранде прошел еще немного по тихой улочке с молчаливыми строениями из серого камня и современными административными зданиями и остановился наконец перед неприметной дверью. Латунная табличка на стене рядом с ней гласила:
БЕККЕР & ПУЛЬ
ЧАСТНЫЕ БАНКИРЫ
ТАЛЬШТРАССЕ, 26
Генерал нажал кнопку звонка и, подняв голову, посмотрел в рыбий глаз камеры наружного наблюдения, потом отвернулся. Через несколько секунд замок щелкнул, и Касагранде вошел в небольшую прихожую.
Герр Беккер уже ожидал его. Чопорный, суетливый и лысый, Беккер даже в тщательно скрываемом от посторонних глаз мире банкиров имел репутацию человека абсолютно благонадежного. Произошедший обмен информацией был короток и сводился к ненужной формальности. Касагранде и Беккер вели дела на протяжении нескольких лет и хорошо знали друг друга в лицо, хотя швейцарец не имел ни малейшего понятия ни о том, кто такой Касагранде, ни о том, откуда у него деньги. Даже при обычном разговоре генералу приходилось напрягать слух, чтобы расслышать голос банкира, говорившего едва ли не шепотом. Следуя за Беккером по коридору к хранилищу, Касагранде как ни старался, так и не уловил звука его шагов по полированному мраморному полу.
Они вошли в помещение без окон и практически без мебели, если не считать высокого стола. Герр Беккер оставил посетителя одного, но быстро вернулся с металлическим ящиком.
– Когда закончите, оставьте его на столе, – сказал банкир. – Если что-то понадобится, я за дверью.
Швейцарец вышел. Касагранде расстегнул пальто и снял подкладку, под которой находились пачки денег – та самая любезность, оказанная Роберто Пуччи. Итальянец переложил пачки в металлическую коробку.
Закончив, Касагранде позвал герра Беккера. Маленький швейцарец проводил его до двери и пожелал приятного вечера. Возвращаясь по Банхофштрассе, генерал поймал себя на том, что повторяет заученные наизусть и такие утешающие слова покаянной молитвы.
10
Венеция
Ранним утром следующего дня Габриель вернулся в Венецию. Он оставил «опель» на автостоянке возле железнодорожного вокзала и на речном такси доехал до церкви Святого Захарии. Как обычно, не сказав ни слова коллегам, реставратор поднялся на подмостки и скрылся за пологом. После трехдневного отсутствия они – он и Дева Мария – встретились как чужие, но с неспешным течением часов мало-помалу начали снова привыкать друг к другу. От нее исходило ощущение покоя, а полная концентрация, необходимое требование такого рода работы, понемногу отодвинула проблему расследования смерти Бенджамина в дальний уголок сознания.
Габриель сделал перерыв, чтобы приготовить свежие краски, и мысли на короткое время перенесли его от Беллини к маленькому городку на берегу озера. Утром, позавтракав в отеле, Габриель прогулялся до монастыря и попросил позвать мать-настоятельницу. Когда она появилась, он попросил разрешения поговорить с сестрой Региной.
Мать Винченца заметно смутилась и объяснила, что в монастыре нет никого с таким именем. Когда же Габриель спросил, была ли когда-нибудь в обители женщина, которую звали Региной, она покачала головой и предложила синьору Ландау уважать обычаи монастыря и больше не приходить. После этого мать- настоятельница повернулась, пересекла двор и исчезла за дверью.
Заметив подстригавшего кусты сторожа, Габриель попытался привлечь его внимание, но старик, едва услышав голос гостя, поспешно скрылся в глубине сада. Подумав, Габриель пришел к выводу, что именно Личио следил за ним накануне и он же звонил ему вечером в отель. Похоже, старик сильно испуган. Усугублять положение сторожа было – по крайней мере в тот момент – ни к чему. Более перспективным представлялось сосредоточить внимание на самом монастыре. Если мать Винченца говорила правду и в обители действительно скрывались преследуемые нацистами евреи, то сей факт должен был упоминаться где-то еще.
По пути в Венецию на глаза ему несколько раз попадалась серая «ланчия». На подъезде к Вероне Габриель свернул с автострады и проехал к историческому центру города, где совершил ряд проверенных маневров, рассчитанных на то, чтобы оторваться от хвоста. То же самое он повторил в Падуе. Через полчаса, вырвавшись на дорогу к Венеции, Габриель прислушался к ощущениям – тревожное чувство ушло.
Он работал над алтарем весь день и значительную часть вечера, а в семь часов вышел из церкви и отправился в офис Франческо Тьеполо на Сан-Марко. Руководитель проекта сидел за широким дубовым столом, обложившись стопками бумаг. В свое время высококлассный реставратор, Тьеполо давно оставил кисти и палитру, чтобы полностью посвятить себя дающему хорошую прибыль бизнесу. Увидев гостя, он улыбнулся ему и пригладил спутанную черную бороду. На улицах Венеции туристы часто принимали его за Лучано Паваротти.
За стаканчиком рипассо Габриель сообщил, что вынужден снова покинуть город на несколько дней для урегулирования личных дел. Закрыв лицо руками, Тьеполо выдал целую серию сочных итальянских ругательств и лишь затем посмотрел на реставратора наполненными отчаянием глазами.
– Марио, через шесть недель почтенная церковь Святого Захарии должна снова открыться перед публикой. Если она не откроется через шесть недель, восстановленная в прежнем величии, меня отволокут в подвал Дворца дожей и предадут ритуальной казни, выпустив кишки наружу. Я достаточно ясно выражаюсь? Если ты не закончишь Беллини, моя репутация будет погублена.
– Мне уже немного осталось, Франческо. Надо лишь уладить кое-какие личные дела.
– Что за дела?
– Смерть близкого человека.
– Правда?
– Не задавай мне больше вопросов, Франческо.
– Делай то, что нужно, Марио, но запомни одну вещь. Если я посчитаю, что Беллини в опасности, что
