— Вот и свиделись, Янош Лют!
Оборотень подался назад, прикидывая в каком обличье у него будет больше шансов: он любил играть по своим правилам и вовсе не жаждал сдохнуть на трупе врага, пусть и впившись ему в горло. Прочитав по губам Уриэля одно слово: «стрелки», он даже не стал оглядываться, что бы убедиться в прочности ловушки, и не отводил взгляда от того, кто должен был отдать команду.
— Погоди, волк! — усмехнулся Хессер, — Поверь нам есть что обсудить! Именно поэтому ты еще стоишь здесь живым. Да, тебя вызвал я: вы втроем по округе накуролесили порядком, а память у меня хорошая. И два и два я складывать умею: трудно не догадаться какой такой оборотень здесь появляется… И отсюда тебе уже не уйти.
Ян криво усмехнулся: сам виноват, купиться на такое…
— Но шанс у тебя есть. Так и быть, гуляйте пока до поры со своей ведьмой. Как ты понимаешь, мне прекрасно известно, где она, — пояснил инквизитор, — Что написано на бумаге одним, может быть легко прочитано другим… Но так уж вышло, волк, что мне нужна твоя помощь.
Лют от изумления лишился дара речи, а когда обрел, — выразился кратко, но емко:
— Видно, на старости лет ты совсем ума лишился! Что б я — тебе помогал?! Давай сразу вяжи меня — и к кату! А то — стреляйте: так надежнее будет! — он глумливо оскалился.
— Почему-то мне кажется, что ты меня выслушаешь!
Янош выразительно вздернул смоляную бровь.
— Хотя бы потому, что от этого не только твоя жизнь зависит, — невозмутимо закончил Хессер.
— С настоятелем что? — сдержанно рыкнул оборотень.
— Отец Бенедикт ранен — тут тебе не врали. Выживет ли: бог весть — два болта в упор не шутки. А когда выживет, мы с ним другой разговор поведем… — пообещал инквизитор.
Ян соглашаясь кивнул: ему объяснять ничего не надо было — полный набор: разбойничающий оборотень, беглая ведьма, и укрываемый дьяволенок до кучи…
Костра не будет, — монахи своих не жгут, — но лучше б был!
— Так вот, — продолжил Иоганн Хессер, — Мне нужен ковен. А ковену нужен он!
Пальцы впились в плечо Уриэля, выталкивая его вперед.
— Про вас в городе они тоже наслышаны. Так что если ты им его привезешь — не удивятся!
— Он тут при чем?
— А при том, волк, что стрелявшая в твоего покровителя женщина — графиня Элеонора. Мать вот этого маленького ублюдочного паршивца.
Ян наклоняет голову, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход… Для всех!
— Ты отдаешь его им, а потом открываешь ворота…
Пауза. От оцепеневшего юноши остался только слух. И еще — страх. И еще — боль, обида. И все же — понимание, узнавание…
— Хорошо, — соглашается Ян, и попросил, — к аббату проводите…
Хессер кивает дозволяюще, а рядом с ним по-прежнему стоит Уриэль. И даже слез нет в его удивительно-светлых глазах…
15
Входя в келью Ян огляделся, и едва удержался от вздоха: сколько лет прошло, а ничего не меняется…
Это даже лучше, когда ничего не меняется — лучше, чем так!
Не обращая внимания на монаха, читавшего Страсти Господни, Ян опустился на колени у узкого монастырского ложа. Не хотелось верить, но сам видел: то, что отец Бенедикт еще жив — уже чудо Божие. Бессилие, беспомощность — страшное чувство. Отдал бы за этого человека всю кровь до капли, а изменить, помочь не в силах… страшно.
Вроде уже и не дите малое, понимаешь, что есть дороги, с которых не возвращаются, сам сколько раз смерти в лицо глядел, но оказывается до сего момента даже мысли не допускал, что с тем, кто тебе отца и мать заменил, что-то может случиться, может не стать вовсе… Вольно же было тебе гулять, волколак, зная, что есть человек, который тебя в своих молитвах поминает!
Пусто, тошно, горько… Все кажется, что чего-то не сделал, не сказал…
Ощутив едва заметное движение пальцев, Ян вскинул голову:
— Отец…
Сколько всего с губ рвалось, да так и не прозвучало.
— Всякий верующий в Него не погибнет, но имеет жизнь вечную… (От Иоанна 3, 16) — голос был на столько тих, что слова можно было разобрать с трудом.
Не бредит ли, — Ян наклонился ближе, вглядываясь в раненого.
Взгляд темных глаз был ясен и тверд, и на мгновение в нем промелькнула усмешка, как будто знал, о чем Янош подумал.
— Помни: «сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (От Иоанна 10, 39), — голос окреп, набирая силу.
Лют нахмурился, не понимая, почему эти слова Писания так важны для монаха, что он пытается донести до своего непутевого крестника.
— Не надо, отче. Нельзя тебе… Потом поговорим. Я от тебя хоть десяток проповедей подряд выслушаю, — бледно улыбнулся Ян, — Ты выздоравливай, а я вернусь за тобой… Я тебя суду не отдам!
Отец Бенедикт решительно качнул головой:
— Нет. Никуда я с тобой не побегу… Мне ни перед Богом, ни перед братьями каяться не в чем, — строго взглянул на Яна, — такова моя воля, и другой не будет!
Лют смолчал: знал, что спорить бесполезно, да и в таком состоянии нельзя раненного ни беспокоить, ни тем более тащить куда-либо. Веки монаха удовлетворенно опустились.
Тишина, — бормотание чтеца не в счет. Мгновение за мгновением медленно и неотвратимо складывается в ночь. Только сиплое дыхание человека на грани жизни и смерти, и колокол, превращающий безмолвие — во время. Ян сидит откинувшись головой к стене: так хочется обмануть хотя бы себя, обмануться… Но жизнь во лжи бремя немыслимое, тем более, когда осознаешь это. Если ты уйдешь — то с чем?
С проклятием, с благословлением своему приемному сыну?
Оба они шли со своего пути не сворачивая, однажды решенное — не переделывая. И вроде к одному шли, а дороги получились разные, ой какие разные-то! Один, хоть и тверд, как хороший клинок, а никогда чужой крови не пролил ни прямо, ни косвенно, просто ходячая скрижаль с заповедями, иногда бесился Ян… Второй — даже помочь толком никому не получается! Видно на одно только и годен, — сам бы себя не помиловал.
Вот и вышло так, что лучше б им и не встречаться никогда… Графиня ведь за дублетер взялась, потому что аббат не только отказался выдать им будущего послушника, но потому что понял кто они, и дело бы это не оставил уже. Хорошо еще, что оружие оказалось не усиленное: так, бабская безделушка… Все равно, как сам на спуск нажал!
Был ли другой выход, и есть ли он сейчас? Думай, волк! Думай пока время еще есть…
На то ты и по образу и подобию Божьему создан, на то тебе и ум дан, благодать великая и великая печаль.
16
Тревога раздалась под утро. Ян выскочил во двор под зычные крики приора, который вдруг, несмотря на необъятное пузичко, обрел чудесную резвость:
