человека.
В пещере было холодно.
Сол стоял, отрешенно глядя на револьвер в своей руке.
Затем он выбросил его из пещеры и не стал смотреть, где тот упадет.
Они глядели на тело, как будто не могли поверить своим глазам. Сол нагнулся и тронул безжизненную руку.
– Леонард? – он встряхнул руку, – Леонард!
Леонард Марк не шевелился. Его глаза были закрыты, он не дышал. Его тело уже начало остывать.
Сол поднялся на ноги.
– Мы убили его, – сказал он, ни на кого не глядя. Во рту он ощущал какой-то отвратительный привкус. – Единственного, кого мы не хотели убивать, мы и убили.
Он поднес к глазам трясущуюся руку. Остальные стояли, не двигаясь.
– Принесите лопату, – сказал Сол. – Похороните его.
Он отвернулся.
– Не хочу иметь с вами никаких дел.
Кто-то побрел за лопатой.
Сол так ослабел, что не мог двигаться. Ноги его вросли в землю, как корни, глубоко погруженные в одиночество, страх и холод ночи. Костер почти погас, и только две луны освещали верхушки голубых гор.
Послышался стук лопаты, вгрызающейся в землю.
– В любом случае, он нам не нужен, – сказал кто-то слишком громко.
Лопата продолжала копать. Сол медленно побрел прочь, наткнулся на темное дерево, опустился на песок, прислонился к его стволу и сложил руки на коленях.
'Сон, – думал он. – Теперь нам остается только сон. По крайней мере, этого-то у нас предостаточно. 'Заснуть и видеть сны, быть может…' Быть может, Нью-Йорк или еще что-нибудь…'
Он устало закрыл глаза, ощущая, что в носу и во рту, и под дрожащими веками скопилась ржавая кровь.
– Как это он делал? – спросил он усталым голосом. И уронил голову на грудь. – Как это он переносил сюда Нью-Йорк, так, что мы могли ходить по его улицам? Может, попробовать? Это, должно быть, слишком сложно.
– Думай! Думай о Нью-Йорке, – прошептал он, погружаясь в сон. – Нью-Йорк и Центральный Парк, и Иллинойс весной, и цветущие яблони, и зеленая трава.
У него ничего не получилось. Это было совсем другое. Нью-Йорк исчез, и он ничего не мог сделать, чтобы вернуть его. Каждое утро он будет просыпаться и выходить на дно мертвого моря и глядеть на него, пытаясь найти здесь Нью-Йорк; до последних дней своих он будет ходить по Марсу, пытаясь найти здесь Землю, и никогда он не найдет ее. А под конец когда иссякнут силы он будет лежать, пытаясь найти Нью- Йорк в собственной голове, но и там ничего не отыщет.
Последнее что он слышал перед тем, как заснуть был звук лопаты, копавшей яму, в которую погружался Нью-Йорк с его красками, запахами, шумом и золотым туманом.
Всю ночь он плакал во сне.
The Concrete Mixer 1949( Бетономешалка)
Под открытым окном, будто осенняя трава на ветру, зашуршали старушечьи голоса:
– Эттил – трус! Эттил – изменник! Славные сыны Марса готовы завоевать Землю, а Эттил отсиживается дома!
– Болтайте, болтайте, старые ведьмы! – крикнул он.
Голоса стали чуть слышными, словно шепот воды в длинных каналах под небом Марса.
– Эттил опозорил своего сына, каково мальчику знать, что его отец – трус! – шушукались сморщенные старые ведьмы с хитрыми глазами. – О стыд, о бесчестье!
В дальнем углу комнаты плакала жена. Будто холодный нескончаемый дождь стучал по черепичной кровле.
– Ох, Эттил, как ты можешь?
Эттил отложил металлическую книгу в золотом проволочном переплете, которая все утро ему напевала, что он пожелает.
– Я ведь уже пытался объяснить, – сказал он. – Вторжение на Землю – глупейшая затея. Она нас погубит.
За окном – гром и треск, рев меди, грохот барабанов, крики, мерный топот ног, шелест знамен, песни. По камню мостовых, вскинув на плечо огнеструйное оружие, маршировали солдаты. Следом бежали дети. Старухи размахивали грязными флажками.
– Я останусь на Марсе и буду читать книгу, – сказал Эттил.
Громкий стук. Тилла отворила дверь. В комнату ворвался Эттилов тесть.
– Что я слышу? Мой зять – предатель?!
– Да, отец.
– Ты не вступаешь в марсианскую армию?
– Нет, отец.
– О чтоб тебя! – Старик побагровел. – Опозоришься навеки. Тебя расстреляют.
– Так стреляйте, – и покончим с этим.
– Слыханное ли дело, марсианину – да не вторгнуться на Землю! Где это слыхано?
– Неслыханное дело, согласен. Небывалый случай.
– Неслыханно, – зашипели ведьмы под окном.
– Хоть бы ты его вразумил, отец! – сказала Тилла.
– Как же, вразумишь навозную кучу! – воскликнул отец, гневно сверкая глазами, и подступил к Эттилу. – День на славу, оркестры играют, женщины плачут, детишки радуются, все как нельзя лучше, шагают доблестные воины, а ты сидишь тут… О стыд!
– О стыд! – всхлипнули голоса в кустах поодаль.
– Вон из моего дома! – вспылил Эттил. – Надоела мне эта дурацкая болтовня! Убирайся ты со своими медалями и барабанами!
Он подтолкнул тестя к выходу, жена взвизгнула, но тут дверь распахнулась на пороге – военный патруль.
– Эттил Врай? – рявкнул голос.
– Да.
– Вы арестованы!
– Прощай, дорогая жена! Иду воевать заодно с этими дураками! – закричал Эттил, когда люди в бронзовых кольчугах поволокли его на улицу.
– Прощай, прощай, – скрываясь вдали, эхом отозвались ведьмы.
Тюремная камера была чистая и опрятная. Без книги Эттилу стало не по себе. Он вцепился обеими руками в решетку и смотрел, как за окном уносятся в ночное небо ракеты. Холодно светили несчетные звезды, каждый раз, как среди них вспыхивала ракета, они будто кидались врассыпную.
– Дураки, – шептал Эттил. – Ах, дураки!
Дверь камеры распахнулась. Вошел человек, вкатил подобие тележки, навалом груженной книгами. Позади выросла фигура Военного наставника.
– Эттил Врай, отвечайте, почему у вас в доме хранились запрещенные земные книги. Все эти
