Потом она и вовсе отказывалась идти в карцер «актировать смирилку».
– Не могу, я нездорова. У меня, знаете ли, нервы не выдерживают.
Александр Иванович раза два отменил наказание. О тех случаях, когда разрешал, он не рассказывал.
Однажды вечером меня вызвали в карцер составлять акт. Я отказался: пусть ждут до следующего дня, когда будут врачи, мне не положено, я только фельдшер и сам заключенный. Час спустя пришел надзиратель – начальник лагеря приказал, это он лично велел наказать шкодника, тот психанул, когда начальник осматривал карцер…
В конторе дяди Пети на столе уже лежал заполненный акт: «Грубейшее нарушение режима… насильственное физическое сопротивление лагнадзору… игнорировал, нецензурно выражаясь». Дядя Петя был мастак по части протокольной стилистики. На скамье у стены сидел бледный пацан, стриженая угловатая голова в больших лишайных плешинах, бегающие диковатые глаза. Перед ним на полу брезент с мутными коричневатыми бурожелтыми пятнами – следы «непроизвольных испражнений». Я оглядел пацана угрюмопалачески – сунул ему под каждую руку по термометру, оттянул одно веко, потом другое.
– Открой рот, высунь язык. – Прикасался я к нему грубо и брезгливо, командовал так же. Осматривая, хмурился все угрюмее. Когда вынул оба термометра, дядя Петя спросил:
– Ну чего там рассматривать? Жара нет, это ж и так видно.
Я поглядел снисходительно, строго.
– Температура ниже нормы!
Потом я внимательно выслушивал, выстукивал грудь, спину, бока, щупал живот. Истощенное мальчишеское тело, грязная, дряблая кожа густо разрисована синими наколками. На ногах надпись «Хрен догонишь!», на груди могила с крестом и девиз «не забуду мать родную». На спине, плечах, бедрах синяки, кровоподтеки, ссадины. Он кряхтел, бормотал: «…Убивайте… мучайте… суки позорные… кровососы!… Давите молодую жизню, гады…». Я вертел его все более грубо и раздраженно – мол, возись тут с дрянью, но старался не спешить, пусть не думают, что вывод заранее решен.
Дядя Петя ерзал у стола:
– Ну чего там резину тянешь?! Здесь не больничка.
Закончив осмотр, я подошел к столу и, пристукнув стетоскопом по акту, сказал:
– Подписывать не буду. Полное истощение. Доходной! И еще похоже, что печень и почки больные, возможно, отбитые… За такое падло получать второй срок я не согласен.
Сзади усиленно засопел и хлипнул пацан. Дядя Петя лукаво прищурился.
– Опасаетесь, значит. Или, может, жалеете паразита? Или дрейфишь, что его корешки мстить будут? Или совсем наоборот – надеетесь, что хорошее спасибо скажут?… Значит, несогласные?… Ну твое счастье, выблядок. На сегодня повезло.
Когда на следующий день я рассказывал об этом Александру Ивановичу, он недовольно морщился.
– Знаю, знаю… Это Плешивый, зловредная тварь. Симулирует психоз… Начальника лагеря материл вроде в припадке. Начальник мне уже выдал за вас, он убежден, что вы темнили, выручали. Я заступался – не поверил. Теперь ходите с оглядкой.
Вскоре после этого произошел побег из карцера. Бежавший был из корешей Плешивого. И уже на следующий день за мной пришел начальник самоохраны Семен.
Он выглядел еще более кисло-раздраженным, чем обычно.
– Вот что. Приказ начальника лагеря: вам десять суток карцера. За нарушение режима и помехи надзору… Ты там в карцере склоку завел. Блатного бандита жалеть стал. Так вот теперь, между прочим, сам попробуешь, как с ними жить.
Я сказал, что должен сначала сдать дела. Кому-то нужно будет вместо меня раздавать лекарства, делать уколы, выполнять процедуры.
– Пойдем доложим моему начальнику Александру Ивановичу.
Тот рассердился:
– Приказ о карцере должен быть согласован со мной. Сейчас мне его некем заменить. Подождите!
Он пошел к начальнику лагеря. Вернулся злой.
– Выторговал вам пять суток и чтоб с выводом на работу. Допрыгались! Вы хоть там не заводитесь с этим, как его, дядей Петей – он хитрая, мстительная сволочь. Дайте ему на лапу чего-нибудь: папирос, конфет, рыбьего жиру, денег рублей десять… Не скупитесь на мерзавца.
Вечером за мной пришел сам дядя Петя с одним самоохранником, который ожидал за дверьми юрты.
– Ну что ж, собирайся, доктор, на новое местожительство. Отель кандей для веселых людей. Одеялку возьми с собой, а вещички надевай похуже: публика у нас там разная – не отдашь сам, так по злобе на тебе порвут и тебя еще попортят. Питания брать с собой не положено. На курево обратно же полный запрет. Одно слово: тюрьма в тюрьме; кто не был – побудет, кто был – ни в жисть не забудет.
Две пачки «Беломора» и пачку бычков в томате он принял без околичностей, рассовал по карманам и подмигнул:
– Выпьем рыбьего жирку на дорогу.
Я вызвал санитаров – Гошу и новенького ночного, недавно подлеченного Вахтанга – и стал им подробно объяснять, кому из больных что давать на ночь и в случае обострения. А если тот или тот начнут помирать, чтоб бежали на вахту, звонили Александру Ивановичу.
Дядя Петя слушал внимательно, смотрел, как я расставлял в переносных дощато-фанерных аптечных
