Слишком много плоти наросло на костяке Фаршедварда Али-бея, бывшего борца-нарачи, слишком много жизни таилось в этой плоти, и слишком туго она уходила, жизнь человеческая, вязко сочась в Иблисовых Святках расплавленной смолой ярости и гнева.
«Змея... – беззвучно бормотали белые губы хайль-баши, и в белых глазах отражались звезды и дюжина свежих могил. – Тварь... сколопендра...»
Выстрел поднял на ноги весь хайль.
2. ШЕЙХ «АЛАМУТА»
Вексель был слишком безупречным, чтобы быть настоящим.
Ромбовидный клочок отлично выделанной кожи, в двух углах которого красовались именные клейма известнейших саррафов[29] – Рубоба Оразмского, любившего откликаться на прозвище Рубоб-Крохобор, и Худенькой Мамочки, хинского евнуха.
Даже смазанный край одного из клейм казался подлинным – Худенькая Мамочка, скупердяй из скупердяев, так и не удосужился сменить малость стершееся тавро.
– Господин ар-Рави в чем-то сомневается?
И голос под стать векселю – мягкий, превосходной выделки, хоть под ноги стели, вместо ковра, хоть в чужой рот суй, вместо кляпа...
– Как можно, почтеннейший! Просто бедный меняла давным-давно не держал в руках безделиц, стоящих целого состояния! Вы хотите получить всю сумму наличными?
Большой Равиль слегка поднял брови в конце вопроса: дескать, поймите, дорогой мой, в наше смутное время по улицам ночной Хины – да еще с мешком золотых динаров! – ходят либо безумцы, либо знакомцы самого миршаба, «владыки ночи»!
Вы, трижды дорогой мой, из каких будете: из первых или из вторых?
Человек, принесший вексель, улыбнулся. Он явился в Равилеву лавку, когда день уже готовился уступить домогательствам вечера – круглолицый, маленький, румяные щечки, холеная бородка с тщательно сбритыми усами (дурбанская мода, но гость менее всего походил на смуглокожих верзил-дурбанцев); представившись Кадалем Хануманом, лекарем из забытого Творцом городка на окраине Мэйланя, гость многократно поинтересовался благополучием хозяина, и лишь потом протянул именной клочок кожи.
Равиль задумчиво огладил свою собственную бороду, пышное украшение с завитыми кончиками прядей, только недавно начавшую седеть, несмотря на годы.
Сослаться на поздний час и отложить выплату до завтра? – естественно, взамен предложив уважаемому Кадалю гостеприимство и кров! За пловом и вином гость разговорится, и тогда станет ясно: впрямь ли стоит сей мягкоголосый лекарь таких клейм, какие дорого ценятся вдоль всего Фаррского тракта...
– Впрочем, если временные заботы одолевают господина ар-Рави, – голос лекаря превратился в сплошную патоку, от которой слипались уши, – то не отложить ли нам дела до завтрашнего утра? Ночь дана умелым для умения, усталым для отдыха, а истосковавшимся по беседе – для Благой мысли, Благого слова и Благого дела! Не так ли?!
Внутри Большого Равиля дернулась потаенная струна: словно слепой певец-чангир спьяну зацепил инструмент, и тот отозвался протяжным стоном. Неужели?! Неужели подозрения превратятся в счастье от встречи с единомышленником?! Творец-с-сотней-имен, не мучь, не кидай кость псу своему, чтобы тут же отобрать ее у несчастного!
А гость усмешливо глядел на саррафа; молчал, топорщил жидкую бороденку, чесал мочку левого уха двумя пальцами, большим и безымянным, так что золотой шарик-серьга поминутно сверкал в отблесках пламени очага.
Иного доказательства не требовалось.
Спустя полчаса они шли прочь от запертой лавки: Большой Равиль, меняла из менял, и тишайший лекарь Кадаль.
Два шейха «Аламута», разгромленного нечестивым эмиром Даудом Абу-Салимом двенадцать лет тому назад, да будут шайтаны на том свете вечно трепать кишки проклятого!
Впрочем, почему «будут»?! – уже треплют, уже, и по ночам Равиль ар-Рави сладко улыбался во сне, заново переживая миг триумфа, когда Кабирский Эмират хоронил своего эмира.
Равиль не сомневался: в эти минуты пророк Гасан ас-Саббах тоже смотрит вниз из седьмого рая небесных сфер, и счастье сияет на лице пророка.
...Позади двоих лениво тащился Альборз-пахлаван, племянник, охранник и телохранитель Равиля.
Кому какое дело! – сарраф с клиентом из лавки идут, ночь на дворе, темень-тьмущая, страшновато без богатыря за спиной... охохоньки, кому сказать: в Эмирате страшно бродить под звездами!
Судьба наша горькая!
Двуручная секира за плечом Альборза-пахлавана ловила серповидным лезвием звездные лучи – словно с небом переговаривалась.
Ровно дюжина лет прошла с того горького часа, как неприступное «Орлиное Гнездо», крепость истинно верующих, что «во крови – спасение», фонтаном каменных брызг взлетела в воздух и рухнула на перевал Фурраш бессмысленным нагромождением щебня.
Горшки с Иблисовым дерьмом, полыхнувшим по приказу алхимика Саафа бен-Саафа, сделали свое дело.
Резня началась после.
Большой Равиль был единственным из шейхов «Аламута», кому удалось спастись. Черное везенье – на пятые сутки осады он по приказу Святого Гасана спустился в тайные залы, галереи во чреве горы, где обкурившимся гашиша ученикам показывали рай на земле... и ар-Рави завалило обломками того праха
