земного, что некогда гордо именовался «Орлиным Гнездом».
Завалило вместе с троицей до поры бесчувственных учеников-фидаи, предназначавшихся для исполнения долга в Оразме, Хине и самой Столице; а также с пятью гуриями рукотворного рая.
Запасы питья – и воды, и хмельного – позволили мужчинам продержаться нужное время, пока войска эмира не покинули руины; зато с едой оказалось гораздо хуже.
Гурий едва хватило.
И то пришлось как следует затянуть пояса.
Выбравшись на волю, Равиль вскинул к горбатому небосводу руки, иссеченные, с содранными ногтями лапы гуля-людоеда, и поклялся страшной клятвой: кровью умоется Эмират за смерть пророка!
Он выполнил свою клятву.
Не зная, что бросает в землю зерно, получившее в будущем имя «Смуты Маверранахра».
Пророк Гасан ас-Саббах создал «Аламут» в горах Сафед-Кух, Большой Равиль создал «Аламут», протянувшийся от замков Лоулеза до пагод Верхнего Вэя. Сотни людей служили «горным орлам», сами не зная о том; нищие платили оброк старшинам цеха, саррафы платили охранную дань местным миршабам, шлюхи отсчитывали горсть потных монет, ссыпая мзду в кошель евнуха-смотрителя – золотой ручей тек по Эмирату, прокладывая все новые русла, туманя души плеском драгоценной влаги, и улыбался Большой Равиль, презренный меняла, изгой из изгоев, когда слухи доносили до него сладкую, как вкус вражеской печени, молву:
– Отравлен Касем абу-Касем, градоначальник Хаффы!
– Престарелый Абд-аль-Аттахия по прозвищу Пыльный Плащ, дядя самого светлейшего эмира Дауда, задушен новой наложницей – дорого расплатился старик за любовь к гаремным утехам!
– Во время охоты упал в пропасть хакасский вождь, Буртаг ап-Сослан из клана Чибетей; тело не найдено... не найдено... не...
– Владетель города Балха заживо сгорел в огне пожара – неловкий слуга опрокинул светильник...
– Захлебнулся в домашнем водоеме-хаузе дурбанский наместник...
Птенцы нового «Орлиного Гнезда» были когтистей прежних.
И улыбался Большой Равиль, последний из былых шейхов.
Никогда, никогда не получали его наемники приказа пустить в ход оружие – сабля, копье, даже простой нож считались для них запретными. Ар-Рави не был суеверен, если не считать суеверием врезанную в душу истину «Во крови – спасение!»; но он был осторожен и предусмотрителен, как змея в кустарнике. Не зря же ходили по эмирату слухи – еще тогда, до падения первого «Аламута», и Святой Гасан негодовал на еретиков-болтунов – про живое оружие, наделенное почти человеческим рассудком, про возможность сделать шаг навстречу, и тогда свершится небывалое... Люди до сих пор помнили Вэйского вана, Чэна-в- Перчатке, его стремительную жизнь, его волшебное исчезновение и чудесный приезд посольства от гурхана далекой Шулмы, воплощения Желтого бога Мо, которого ближайшие сподвижники по-прежнему звали Чэном Анкором.
Именно тогда и поползли по эмирату неслыханные отзвуки неслыханных речей – но подошвы страшных событий затоптали ползучих бродяг, вдавили в землю, не оставив и следа. Так, намек, зарубка на память, детская сказка... И грохот фитильных аркебуз окончательно заглушил робкое эхо.
А там пришла-прилетела весть о безвременной кончине неудачливого Чэна Анкора, и о грянувшей борьбе за власть в проклятой Творцом Шулме.
Большой Равиль не интересовался слухами – он умывал кровью Эмират.
Тщательно и бережно, как мать омывает новорожденного младенца, предполагая, что из дитяти вырастет богатый купец или, к примеру, доверенный слуга-гулям самого градоначальника... а вырастает вор и матереубийца, но скажи кто об этом самой матери – глаза выцарапает!
Тихий сарраф не пренебрегал ничем, даже суевериями, даже слухами, и его посыльные никогда не пользовались оружием.
Не считать же оружием тесло каменщика?! – заточенный на конце до бритвенной остроты брусок стали, который преданный наемник вогнал в спину нечестивому эмиру Дауду, приехавшему взглянуть на постройку обсерватории в Хаффе!
Идея с теслом была разработана лично Равилем, и он по праву гордился ею.
А когда полтора года назад до Равиля дошли слухи, будто на побережье Муала объявился еще один якобы выживший после взрыва и резни «горный орел» – ар-Рави не спешил позволить радости занять место в своем сердце. Не обман ли? Не подделка? Не самозванец ли норовит залезть на теплое, нагретое чужим седалищем местечко?! Даже когда тайный гонец от берегового шейха доставил Равилю весточку и памятный знак (и впрямь такие паучки, заговоренные свастики из белого золота имелись лишь у доверенных людей Святого Гасана!), ар-Рави не спешил откликаться. Недоумевал – как вышел на него брат-соперник? Надеялся – будет на кого опереться! Боялся – что известно двоим, известно свинье! Прикидывал – весы испокон веку являлись знаком саррафского ремесла, грех не взвесить заранее доброе и злое! Думал, спрашивал, слал письма-тайнописи, проверял...
И вот – береговой шейх сам явился!
Без охраны, без сопровождения, как равный к равному, как друг к другу – хочешь, пловом корми, хочешь, топи в речке!
Большой Равиль еще не знал толком, чего ему хочется больше.
– Это моя дочь, – приветливо сказал шейх Кадаль и махнул рукой в сторону угловатой девочки, топчущейся рядом с Альборзом-пахлаваном.
Равиль кивнул.
Узнав час назад, что дорогой гость приехал вместе с дочерью, желая оставить девочку у здешней родни, Равиль первым настоял на праве хозяина и отправил племянника-телохранителя в Восточный
