недели назад. Тогда им дважды устраивали смотрины – возле ГУМа и на каком-то дурацком спектакле. Кто их рассматривал, Мигунов так и не определил, да особенно и не старался. Но в подробных инструкциях было подчеркнуто, что «Ромео и Джульетту» надо обязательно смотреть в той же самой одежде. Поэтому прожечь рубашку Света не имела права.
Он поднялся к себе в кабинет. Элвис Пресли, Эдди Кокран и другие легенды мирового рока рассматривали его с легким осуждением.
«Да что вы знаете, козлы! Что вы понимаете в сложной жизни? Что вы видели, кроме своих концертов, бабок и наркоты?!»
Мигунов подошел к окну. На заснеженной обочине стояли знакомый «Фольксваген» и серая «Волга». Стояли совершенно открыто, не маскируясь. Так гиены ожидают смерти раненого льва. Из «Волги» вышел человек в куртке, прошелся, разминая ноги, закурил, помочился в сторонку. Так ведут себя не тайные наблюдатели, а надсмотрщики!
– Ну, видел, чубатый? – Сергей зло уставился в стеклянный глаз Билла Хейли. Потом перевел взгляд на Элвиса и остальных. – Все видели? Тогда чего рожи надули? Что, мне сидеть сложа руки и ждать?
Элвис Пресли покаянно опустил голову.
– Вот то-то! – Мигунов погрозил пальцем своим кумирам. Бывшим. И, может, будущим. Сейчас у него не было кумиров. Была только забота. Одна-единственная забота.
Костюм, в котором ему сегодня предстояло идти, висел на платяной стойке. Мигунов аккуратно разложил по карманам универсальный ключ-идентификатор, обтянутые презервативами деньги – около тысячи евро в мелких купюрах и три пачки по пятьдесят тысяч, – больше не помещалось… Потом с сомнением устроил салфетки, полимерные пакеты, лекарства и запасные батарейки. Перелил коньяк во флягу, положил во внутренний карман. Туда же спрятал достаточно мощный фонарь в виде авторучки. Надел пиджак, придирчиво осмотрел себя в зеркало. Нет, не годится. Фляга оттягивает полу, карманы топорщатся, это сразу бросается в глаза. Надо переложить часть вещей Свете в сумку. А запасные батарейки придется обернуть в мягкую бумагу, чтобы не стучали при движении. Может, вообще выбросить все, к чертовой матери? Зачем им там коньяк и шоколад? И сейчас кусок в горло не идет.
Он осмотрел все остальное. Сверхкомпактную цифровую камеру с инфракрасной подсветкой, которую он с вечера ставил заряжаться, двадцать метров тонкого и прочного капронового шнура, нож со складным лезвием и пилкой… И это надо засунуть Свете в сумку. Хотя… Она же должна ее отдать! Лучше шнур обмотать вокруг пояса, а нож сунуть в задний карман. А камеру бросить… Да, от лишнего придется избавляться… Кстати, камин уже должен хорошо разгореться.
Закончив приготовления, он спустился вниз. Света примеряла перед зеркалом свой вечерний наряд: короткое платье серебристо-черного шелка и открытую черную кофточку-безрукавку от Кристиана Лакруа. Черт побери, она была, как всегда, неотразима и, как всегда, прекрасно понимала это. Но Мигунов, который на протяжении последних тридцати лет видел свою жену во всевозможных нарядах и без оных, сейчас находился в нервозно-возбужденном состоянии, а потому не воспринимал прелестей супруги.
– Сережа, на улице минус пятнадцать, я замерзну… Может, надеть что-то потеплее?
«Вот дура!»
Он сделал страшное лицо, приложил палец к губам и сказал обычным, «домашним» голосом:
– Что ты, Светуля, оно тебе очень идет. В машине не замерзнешь, а там пройти два шага…
Она вонзила в Сергея короткий взгляд, прочла в злых глазах его мысли и отвернулась, разглядывая себя в зеркало. Она поняла, что имел в виду ее муж-шпион. Сейчас ни платье, ни туфли, ни машины, ни дом – все это не имеет никакого значения. Имеет значение только одно – спастись, унести ноги! Как это можно сделать, она не представляла: машины наблюдения круглосуточно стояли у них под окнами, ни Сергей, ни она ни на миг не оставались без контроля. Поэтому спасение – в точном выполнении инструкций, а она про это забыла… Но она же не шпионка, ей простительно!
Сергей спустился в подвал. С утра он предусмотрительно растопил камин и теперь, присев на корточки, долго рассматривал клубящееся желто-красное пламя. Потом сходил в кладовку и принес большую спортивную сумку, туго набитую пачками стодолларовых купюр. Все утро он доставал их из вделанных в стены сейфов, из полостей в бетонных полах, из заложенных отверстий фундамента. Эти деньги он получал много лет – через камеры хранения, через тайники, через курьеров. Он даже не знал точно – сколько здесь. И уже не узнает…
Мигунов двумя руками стал доставать пачки и бросать их в огонь. Две, три, десять, пятнадцать… Казначейская бумага призвана противостоять огню, поэтому вначале пламя поутихло, расцвечивая искорками периметры черных прямоугольников, но постепенно одерживало победу, перекрашивая их в красный цвет. Сергей пошерудил в камине кочергой. Наконец, огнеупорная краска сдалась, пламя вновь разгорелось с прежней силой, только острый химический запах напоминал о том, что сожгли не обычную бумагу.
Следующую партию он бросал по-другому, предварительно разрывая пачки. Это ускорило дело: по отдельности зеленые банкноты быстро сдавались огню – корчились, обугливались и превращались в пепел. Но некоторые теплыми потоками выносились на железный лист перед камином, приходилось быстро затаптывать огонь и бросать их обратно. Мигунову не было жаль денег. Сейчас на них ничего нельзя было купить, значит, это не деньги, а улики.
Разорвать банковскую упаковку, растрепать пачку, бросить в огонь, потом следующую, собрать вылетевшие купюры, снова растрепать пачку… И когда они кончатся? Зачем вообще столько денег? Неужели все из-за этих сраных бумажек – Дрозд, Катран, двойная жизнь и расстрельный подвал впереди? Но они ему и не нужны – вон, все осталось… Тогда из-за чего? Из-за безродной девчонки из шахтерского поселка? Какой дурак! Дядя Коля предлагал познакомить с дочкой влиятельного папы – и распределение, и карьера, был бы уже генералом… Хотя с дядей Колей было бы то же самое и он сейчас точно так же жег бы иудины деньги, только в другом поселке и другом доме…
– Чем у тебя так воняет? – Светлана стояла на ступеньках, держа в руках его рубашку. С одного взгляда она поняла, что происходит.
– Ой! Ты что делаешь?! Зачем?!
– Мы не сможем все забрать, – сквозь стиснутые зубы произнес Мигунов.
– Но надо спрятать для Родика… Или взять с собой, сколько можно…
– Бери! Прячь! – Ногой он толкнул к ней наполовину опустошенную сумку и отряхнул испачканные гарью руки. Сумка перевернулась, тугие пачки стодолларовых купюр рассыпались прямо у Светы под ногами. Она закрыла лицо руками.
– Прости, это у меня вырвалось… – произнесла она сквозь ладони. – И еще прости, я все же прожгла твою рубашку…
– Ты просто дура! – взревел Мигунов. – Эта рубашка сейчас важней всех этих денег!
– Прости… Небольшая дырочка на локте, ее не будет видно…
– Но я еще никогда не ходил в театр в дырявой одежде!
– Не волнуйся, у тебя есть точно такая, совершенно новая…
Губы ее начали мелко дрожать.
Вспышка ярости прошла.
– Ладно, давай успокоимся. – Мигунов подошел, привлек жену к себе, погладил по спине. – Сейчас мы немного выпьем и продолжим наши занятия. Нервное состояние вполне объяснимо. И мы сумеем с ним справиться.
Света кивнула и заплакала навзрыд.
– Я бы хотела сейчас заснуть, – всхлипывая, проговорила она. – Или умереть. А когда все кончится – ожить снова…
Мигунов ощутил острый прилив жалости и стыд за недавние мысли. Он сильнее прижал Свету к себе, согревая своим большим сильным телом. Жесткие усы щекотали ее нежную щеку.
– Никто не перенесет нас в безопасное будущее, – тихо сказал он. – Мы сами должны туда попасть. И мы туда попадем!
– Да, попадем, – как зачарованная повторила она.
– Ну, вот и хорошо. Сейчас мы выпьем коньяку, ты успокоишься, и мы будем собираться на балет. Ведь в балете нет ничего страшного, правда, девочка?
