потерял? Но она возвращается. И мне грустно. Мне почти сорок лет.
Волосы на висках уже поседели. Я так и не женился. У других к этому возрасту уже по нескольку детей… С моей работой… При чём тут работа? Я сам выбрал эту работу. По девять часов каждый день считать чужие деньги… Когда я уставал считать чужие деньги, я считал свои, и это было приятно. Ведь я их почти не тратил. На что?
Зачем-то я купил машину… Ах да, чтобы ездить в город. По вечерам.
В кино. Чтобы не быть дома. Я хотел…Я ничего не хотел. Я боялся.
Да, вот именно, я боялся. Чего я боялся? О боже! Что это? Шрам?! Да, у меня шрам, и довольно глубокий. На груди. В этом всё дело. Это тогда, в детстве, всё казалось так легко, и я хотел перепрыгнуть с крыши на крышу, как мои друзья. Я хотел быть таким же, как они… я хочу всё забыть опять. У меня прерывистое дыхание, и дрожат руки.
Пришёл доктор. Я скажу ему, что я хочу всё…
Доктор дал мне лекарство, и я уже засыпал, когда в мою палату вошла женщина. Её зовут Дейзи, я решил записать это, потому что Дейзи — очень милая женщина, и она произвела на меня хорошее впечатление.
7 сентября.
Мне снилось, что я иду по мосту. Я почти ничего не вижу из-за крови, стекающей со лба. Мелкий дождь не может смыть её. Наверно, у меня сломана ключица. Очень болит плечо. Передний стражник не оборачивается.
Он мог бы идти медленней. Я устал, ноги скользят, я боюсь упасть.
Задний всё время толкает меня в спину. Краем щита.
Я слышу шаги и дыхание многих людей. Они куда-то спешат.
Странно. Просыпаюсь я — передо мной доктор. Сказал, чтобы я немедленно записал свой сон. Дал мне бумагу и карандаш. Я стал писать, хотя ещё ничего не соображал. Наверно, он гипнотизёр. Потом он мне объяснил, что я попал в аварию, и мне отшибло память, и что память вернётся, если я буду писать всё подряд. Я и правда потерял память. Я даже не мог вспомнить собственное имя, пока не увидел свой социальный номер — единственное, что нашли при мне после аварии. Но теперь, кажется, дело пошло на лад. Теперь я вспомнил, что меня зовут Том Марлоу. Странно. Заходит женщина. Я в одной пижаме.
Спрашиваю, что ей нужно. Она молчит, смотрит на меня.
Потом сказала, что её зовут Дейзи, и что она зашла просто посмотреть на меня. Я обалдел, но тоже представился и сказал, что я ещё красивей, если она подождёт, и я переоденусь. Тут она вдруг отвернулась и выбежала из палаты. Надо будет спросить доктора, что это такое было.
Однако, симпатичная.
Итак, имя у меня ничего, звучное. Выгляжу я молодо, мне нет и тридцати. Лицо мужественное. На щеке, правда, родинка. Но она не портит меня. Наоборот. Женщины любят эту родинку. И шрам.
Я старый боец. Как приятно всё вспомнить на досуге! Машины, женщины…
Но мозги шевелятся с трудом. Мне надо ещё поспать.
Привет, доктор. Проснусь — допишу.
7 сентября.
Я иду по мосту. Кровь заливает мне глаза, я почти ослеп. Задний стражник толкает меня ребром щита, и я спотыкаюсь. Дикая боль в плече.
Я на секунду потерял сознание. Он снова бьёт меня в спину. Я оборачиваюсь.
Он окликает переднего стражника. Тот подходит, хватает меня за волосы и опрокидывает мою голову назад. Другой рукой он достаёт меч.
— Ты не смеешь! — хриплю я. — Я римский гражданин!
— Ты дезертир! — говорит стражник и бьёт меня рукоятью в висок.
Я падаю, ударяясь плечом о перила моста. Я больше ничего не вижу, и уже не чувствую боли. Мимо идут люди, много людей.
Я слышу их дыхание. Они спешат…
Жуткий сон. Странный доктор. Зачем ему это надо? Я и так всё вспомню. Уже вспомнил. Да, я Хосе Хуарес. Но если хочешь выслать меня в Аргентину, то лучше сначала убей меня. Я живу здесь легально, и никому не мешаю. Я напишу тебе всё, что ты хочешь, всё, что было со мной здесь, в Мексике, в Германии, но только не в Аргентине.
Это тебя не касается. Это никого не касается. Ты видел шрам у меня на груди?.. Я отвлёкся, потому что вдруг заметил, что в дверях стоит женщина и смотрит на меня. Она была очень печальна, и я пригласил её войти.
Она сказала, что её зовут Дейзи…
ИЗ ВОСТОЧНОЙ МУДРОСТИ
Однажды три философа забрались на вершину горы, и один сказал:
— Самая совершенная фигура — шар. Так как положенный на ровную плоскость, его можно катать в любую сторону.
— Ты не прав, — возразил ему другой философ. — Самая совершенная фигура есть куб. Ибо в отличие от шара он не укатится, а будет пребывать в неподвижности, куда его ни положь!
— Вы оба заблуждаетесь, — сказал тогда третий философ. — Совершенны не шар и не куб, но шар со штырьками, приклеенный к кривому кубу.
Поскольку фигура сия и не покатится, как шар, и не станет покоиться подобно кубу, а будет вечно лишь болтаться, дёргаясь туда-сюда под порывами горного ветра.
СВЕТЛЫЕ ПОЛЯНКИ
Уже стемнело, когда Борис Петрович подъехал к постоялому двору.
На пороге встретила его хозяйка, полная женщина лет пятидесяти.
Она усадила его за столик в углу и спросила, чего подать.
— Селёдка есть? — спросил Борис Петрович.
— А как же, есть, Борис Петрович, — ответила хозяйка.
— Откуда вы знаете, как меня зовут? — удивился Борис Петрович и внимательнее посмотрел на хозяйку. — Ой, господи!.. Нет, не может быть!.. Неужели…Дарья Васильевна?!..
— Ну вот, узнали наконец. А я-то вас сразу узнала, Борис Петрович.
— Это же сколько лет прошло?!..
— Тридцать пять лет, Борис Петрович. Тридцать пять лет, восемь месяцев и ещё неделя.
— Боже мой, боже мой!..
— Да, Борис Петрович… Ну и как вы живёте, голубчик?
— Ох, и не спрашивайте, Дарья Васильевна! Хреново живу. Никакой радости. А вы?
— Да я не жалуюсь. Ничего живу. Трёх сыновей вырастила…
— Неужели мои?
— А то чьи же, Борис Петрович?
— Боже мой, боже мой! Вся жизнь прошла…
— А помните, мы гуляли с вами, а вы ещё напевали: «Светлые полянки, светлые полянки…»?
— Нет, Дарья Васильевна, не помню, что-то вы наверно путаете.
— Ну как же: «Светлые полянки,
Светлые полянки…»
— Да нет, Дарья Васильевна, я и песни-то такой не знаю: «Светлые полянки…». Может, вам кто другой напевал?
