В какой-то день они прошли по Ботл-стрит и вышли на Малбери-стрит. То тут, то там были протянуты бельевые веревки, и ветер трепал висевшее на них белье, больше похожее на лохмотья. Уличный торговец продавал поношенное пальто всего за пятьдесят центов; На деревянной доске, положенной на два мусорных бачка, выставленная на продажу рыба тухла на солнце, теплые лучи которого напоминали о приближении лета. Здесь не играли шарманщики, здесь они не заработали бы и пенни.
– Посмотри, – Дэн показал на мальчика с книгой, устроившегося на ступеньках перед домом. – Дома ему негде приткнуться, чтобы сделать уроки. Как это меня удручает. Много ли я могу добиться как учитель при таком положении вещей.
В другой раз, катаясь на велосипеде, они проехали по Второй авеню, заглядывая в окна мастерских, в которых простой люд зарабатывал средства на существование. Работали в них по потогонной системе.
– Как животные в клетках, – сказал Дэн. – Туберкулезные старики рядом с детьми, которые очень скоро превратятся в таких же стариков. Посмотри на свой пояс.
Хенни взглянула на свой узкий поясок.
– Он сделан в одной из таких мастерских. Люди работают в них по двенадцать часов в сутки, получая за свой труд пять, а то и меньше долларов в неделю.
– Я знаю. У меня есть подруга Ольга…
Это было несправедливо. Несправедливо! Мама без конца жаловалась на бедность, как будто она знала, что это такое.
Однажды вечером они сидели в скверике на пересечении Гранд-стрит и Восточного Бродвея. Вернее, это был не скверик, а пятачок серого камня между серыми домами, на котором под чахлым, поникшим от жары последних летних дней деревом стояли две или три скамейки. Они молчали. Дэн смотрел куда-то вдаль. На что можно смотреть в этом унылом месте, подумала Хенни и, испытав вдруг прилив нежности, сказала:
– Я горжусь тобой, Дэн.
– Гордишься? Что я сделал? Ничего я еще не сделал.
Он взял ее за руку. По ее телу стало волнами расходиться тепло. Она ощутила тепло собственных волос на шее, тяжесть своей груди, в воображении пронеслась картина: их тела, сплетенные в объятии.
– Мы знакомы почти год, – проговорила она, – а кажется, что дольше.
Небо начало темнеть. Дэн убрал руку.
– Уже поздно. Не будем же мы так и сидеть тут, – сказал он почти сердито.
– А почему нет? Здесь спокойно.
– Потому что твои родители начнут задавать вопросы.
– Мне все равно.
– Ты не можешь так думать. Какой смысл нарываться на неприятности? Пойдем.
Они шли медленно, оттягивая момент расставания. Улицы были пустынными – детей загнали домой, лошади вернулись в свои стойла.
– Вот это твоя улица, да? – указала Хенни.
– Да. У меня лаборатория позади мастерской и комната наверху. – Спустя минуту он добавил: – Я бы пригласил тебя, но там страшный беспорядок.
Она молчала.
– В комнате, я имею в виду. В лаборатории у меня все на своих местах, иначе нельзя работать.
Ей вдруг стало тоскливо, ощущение внутреннего тепла исчезло. Но ей нужно было что-то ответить, и она ограничилась нейтральной фразой:
– Знаешь, я так и не понимаю, чем ты занимаешься в своей лаборатории.
– Ну, то тем, то другим, смотря что придет в голову.
– Я даже не знаю, что такое электричество.
– Пусть это тебя не волнует. Этого никто не знает. Мы используем его, делаем трансформаторы и генераторы, но вот что оно такое… – он пожал плечами. – Религиозный человек сказал бы, что это творение Господа. Отвлекаясь от Бога, можно сказать, что это какой-то вид энергии, существующей в космосе, и этого достаточно.
Она подумала: «Как будто меня интересует электричество и откуда оно взялось, от Бога или нет».
Они подошли к ее дому. Он посмотрел на нее.
– Мне бы хотелось возвращаться в наш общий дом. Мне надоело оставлять тебя тут у подъезда. Быстрый поцелуй, чтобы никто не заметил, а потом одинокое возвращение к себе. Время уходит впустую. Я хотел бы оказаться с тобой вдвоем в комнате за закрытой дверью.
Она хотела спросить «когда?», но промолчала. На глаза навернулись слезы.
– Все упирается в деньги. Я боюсь будущего, боюсь, что ничего не смогу тебе дать. Дело всегда в деньгах, – в голосе его была горечь. – Даже любовь стоит денег в нашей проклятой жизни.
Лучше бы он не говорил этих слов. Они, как ключ, открыли дверь в какие-то мрачные глубины, куда ей не хотелось заглядывать.
– Мы что-нибудь придумаем, – сказала она. – Я уверена.
К ней в комнату вошел Альфи. Ему было уже тринадцать, и он превращался во вполне
