Белва Плейн
Гобелен
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Шла весна 1920 года. Поль Вернер сидел в частной клинике в Ист-Сайде в Нью-Йорке, ожидая рождения своего первенца. Ему было тридцать два года, он вернулся с войны целым и невредимым. Это был сильного телосложения привлекательный мужчина с орлиным профилем. Когда он оживлялся, то выглядел моложе своих лет. Обычно же его лицо имело выражение грустной задумчивости. Когда его яркие синие глаза, столь необычные в сочетании со смуглой кожей, внимательно обращались к чему-нибудь или к кому-нибудь – эффект был поразительный.
Будущее ясно обрисовывалось перед ним: скоро Отец удалится от дел, и Поль станет первым человеком в инвестиционном банке, основанном его покойным дедом, и переедет в достаточно скромное просторное помещение банка, выходящее на Уолл-стрит. Старший Вернер любил сравнивать это узкое небольшое здание, теперь зажатое со всех сторон небоскребами, с банками в романах Диккенса. Поля вполне устраивала его уютная обстановка. Офис – место для ведения дел, а не для афиширования своего богатства. Действительно, Вернеры нигде не выставляли его напоказ.
Жена Поля, Мариан, или, как все ее звали, Мими, была моложе его на четыре года. Они знали друг друга с детства. Их семьи принадлежали к узкому кругу немецко-еврейской буржуазии, обосновавшейся в городе со времен Гражданской войны. Они учились в одних школах, принадлежали к одним и тем же клубам, проводили лето в Адиноракских горах или на пляжах Джерси. Их семьи были особенно дружны. Мими и Поль сидели напротив друг друга на каждом дне рождения и на всех семейных праздниках с тех пор, как им разрешили сесть со взрослыми за один стол.
Он вывозил ее, мягкую, с аристократическими манерами девушку, на первый бал.
Сейчас, после семилетнего бездетного брака, после бесконечных медицинских обследований и ежемесячных разочарований, она наконец лежала наверху в родильной палате. А он сидел и думал – потому что был склонен, весьма склонен к самоанализу, – почему его потребность иметь детей так сильна. Быть может, на него так подействовали ужасы войны, свидетелем которых он был? Но какова бы ни была причина, сейчас это не имело уже никакого значения.
Он попытался сосредоточиться на чтении журнала, затем отложил его и стал смотреть в пустоту. Так он просидел неподвижно, скрестив вытянутые длинные ноги, около получаса. На диванчике рядом с ним лежали его пальто с бархатным воротником, черный кожаный портфель и зонт с серебряной ручкой. Возбуждение спало, и к Полю вернулось его обычное самообладание. Он с детства привык сдерживать кипевшие в нем страсти и не позволял себе обнаруживать их перед посторонними. Только самые близкие могли понять по выражению его глаз то, что происходило в его душе.
Выглянув из окна, он удивился, увидев зажженные фонари. День угас. Поль был здесь, как только ему позвонили и сообщили, что Мими уехала в клинику. Проливной дождь, шедший днем, перешел в мелкий моросящий, и тихая улица была пустынна. В доме тоже было тихо и пустынно; в таких маленьких частных клиниках не бывает суеты. Но сейчас тишина показалась Полю жуткой, и его передернуло.
Первые роды могут длиться очень долго. Он это знал, как и то, что его жене придется страдать. Все женщины страдают при родах. Но ее лицо было так ужасно, так искажено, неузнаваемо, дико! Влажные волосы прилипли ко лбу, она металась и судорожно вздрагивала на кровати… Его вывели из комнаты.
«Она же хорошо переносит боль», – думал он, вспоминая, как у нее был открытый перелом руки. Но родить ребенка совсем не то, что сломать руку. Была ли боль, которую он видел наверху, необычной? Он не знал. Конечно, доктор знает. Это один из лучших акушеров города…
Молодой мужчина вернулся за пальто и шляпой, которые он оставлял на стуле против Поля.
– Девочка, – объявил он, прежде чем Поль успел задать ему вопрос. – Семь фунтов. Прекрасная блондинка.
Радость переполняла его. Сейчас он придет домой и будет обзванивать друзей, чтобы поделиться своим счастьем. Поль поздравил его. Этот человек привез свою жену всего два часа тому назад! Когда он ушел, тишина стала еще более невыносимой.
Поль встал и стал ходить по комнате. Ноги затекли от долгого сидения. Это была ужасная комната, обставленная фабричной подделкой под Чеппендайль. На стене висели плохонькие пейзажи. Школа Гудзон-Ривер. Тоже подделка, конечно. Ну а что бы он хотел в приемной клиники? Выставку подлинников?
Он попытался сосредоточить свои мысли на искусстве, которое он любил и в котором разбирался. Его привлекали новые веяния, и он стал покупать экспрессионистов еще до того, как они вошли в моду. Но некоторые произведения современников он не воспринимал. Они отражали полную разобщенность послевоенной жизни. Глядя на эти произведения, Поль ощущал странное чувство, будто кажется, что мир до 1914 года был век тому назад, а не всего шесть лет. Его мысли блуждали. «Все в этом послевоенном мире возрастает. И долги тоже», – трезво подумал Поль. Долг – это яма, в которую нельзя дать себе упасть, – так говорил отец, и в этом Поль был согласен с ним. Хотя чаще их мнения расходились.
Боже мой! Что они там делают наверху?
Почему никто не спустится и не скажет ему что-нибудь?
В регистратуре ничего не знают или говорят, что ничего не знают. Проклятье! Он решил еще раз попытаться узнать что-нибудь о жене и направился к регистратуре, но тут зашумел лифт, дверь открылась и его окликнул доктор:
– Мистер Вернер! Мистер Вернер! Все в порядке. С вашей женой все хорошо. – Он положил руку на плечо Полю. – Сегодня нам очень, очень повезло.
«Повезло? Почему? Разве роды – это дело везения? Что-то случилось?» Поль стоял в растерянности.
– Мой кабинет рядом по коридору. Пойдемте. Присядем.
«Да, что-то произошло. Он хочет сказать мне».
– Очень повезло, – повторил врач. – Нам пришлось сделать кесарево сечение, мистер Вернер. Пытались избежать. – Он вздохнул, пошевелил рукой, как маятником. – Но все прошло хорошо.
