Джилл воскликнула:
– Какой вы были смелой!
– Когда нет иного выбора, каждый может быть смелым.
– Как тяжело было для вас отдать своего ребенка!
– Если б я увидела тебя и просто подержала в руках, этого бы не случилось, и я это знала. Поэтому я даже ни разу не взглянула на тебя, когда ты родилась.
– Вы часто думали обо мне потом?
Где же мне найти силы, чтобы выдержать эту пытку, спрашивала себя Дженни.
– Я старалась не думать. Но иногда я пыталась представить, где ты живешь, какое у тебя могло быть имя.
– Это глупое имя, правда? Глупое сочетание. Виктория в честь маминой сестры, которая умерла. Джилл – это имя, которым они назвали меня.
Джилл улыбнулась, показав безукоризненно ровный ряд зубов, что свидетельствовало о хорошей работе ортодонта. Да, о ней действительно хорошо заботились.
– Я не могла позволить себе думать о тебе. Дело было сделано. Ты находилась в хороших руках, а мне нужно было продолжать жить. Ты можешь понять это, да? – И Дженни услышала мольбу в своем вопросе.
– Вы собрались с силами и поступили на юридический факультет. Вам удалось добиться чего-то в жизни. Да, я могу понять.
Это было такое замечание, на которое у Дженни просто не нашлось ответа, и она промолчала. Да и сам диалог, подразумевающий вопрос-ответ, казалось, замер.
Джилл заговорила снова.
– Но все же, вы так мало рассказали мне о себе.
– Я не знаю, что еще рассказать тебе, я лишь представила факты. Их не так много.
Внезапно какое-то новое выражение промелькнуло на лице Джилл: замешательство в ее глазах, плотно, почти сурово сжатый рот. Как-то незаметно между двумя женщинами возникла другая атмосфера. Но это и понятно, не так ли? При таком всплеске эмоций, различии в жизненном опыте, возрасте, месте жительства… да и во всем остальном.
Чтобы как-то разрядить обстановку, Дженни решила заказать десерт. Подошел официант с тарелками на подносе и порекомендовал пирожные с тележки.
– Я правда больше ничего не хочу, – сказала Джилл. – Я возьму его, только чтобы подольше длился обед.
Дженни была тронута.
– Мы найдем место, чтобы посидеть и поговорить еще в одном из холлов. Мы ведь не торопимся, – спокойно заметила она.
– Я подумала, что вы, возможно, торопитесь. Тогда почему бы нам не пойти к вам домой?
Дженни вздрогнула. Они сидели за обедом уже более полутора часов, и она все еще не сделала того, что собиралась сделать. Джилл должна понять, что не может больше приходить в ее квартиру. Она должна. Что, если, например, Джею взбрело бы в голову навестить ее именно в этот день? Или в какое-нибудь другое время?
– Джилл, я должна сказать тебе, мне очень жаль, но мы не можем пойти ко мне.
Ясные глаза широко распахнулись и стали встревоженными и пытливыми, как в прошлый вечер.
– Почему?
«Можно ли испытывать доверие к человеку, который годами скрывает правду, а потом внезапно решает все рассказать? – подумала Дженни. – Будешь только думать, что он многое еще утаил…»
Дрожащими руками она попыталась сделать протестующий жест.
– Ужасно трудно говорить об этом, объяснить все. Но существуют обстоятельства, глубоко личные причины. – Почувствовав беспомощность под испытующим взглядом Джилл, она замолчала.
Джилл ждала, ничего не говоря, и это заставило Дженни начать снова.
– Видишь ли… я пыталась сказать это вчера, но у меня ничего не получилось. Я знаю, у тебя сложилось неверное представление, что я не интересуюсь тобой. Но у меня так складываются обстоятельства… Существуют причины. – Она судорожно сжала дрожащие руки и опустила на колени. – Я пытаюсь сказать, что ты не должна встречаться со мной. Ты не должна приходить ко мне домой или звонить. Я сама буду связываться с тобой.
– Я не понимаю, – ответила Джилл. Ее щеки пылали.
Теплота, возникшая было между ними, когда они обнялись в фойе и разговаривали за столом, чувство близости, нежность, воодушевление от встречи – все сейчас бесследно исчезло.
– Мне не нравится это, Дженни. Сначала дать, а потом отобрать, так получается. Но почему?
– Я знаю, это трудно понять. Если бы только ты могла поверить мне…
– Но вы же не доверяете мне!
– Как ты можешь говорить так? Я верю тебе. Конечно, верю.
