Так как она не отвечала, Ленк вопросительно посмотрел на нее, склонив голову набок.
– Ну, что уставился? Болею я, трудно мне с тобой разговаривать. Деньги ты получил? И ступай.
И, не зажигая свечи, она пошла к двери. Ленк затопал за ней, продолжая говорить:
– Эх, хозяйка, что за люди! И жизнь у них, верно, не такая, как у нас, – я не про простых говорю, которые на своих двоих топают, а про настоящих, у которых и конь, и латы, и полное довольствие от сеньора… Хоть бы денек так пожить…
Ему явно хотелось еще поболтать на пороге, но Адриана прервала его, открыв дверь:
– Хватит языком чесать! Гляди, как темно стало. Нападут еще на улице, а ты с деньгами. Так что дуй поскорей.
Ленк запахнул куртку и рысцой побежал по улице. Адриана еще некоторое время смотрела в черный проем, в котором крутилась метель.
«Только бы до весны дотянуть… Да и сейчас, кабы не холода… Чужие страны мне ни к чему. Поселюсь где-нибудь в лесу, как Нигрин», – думала она, охваченная внезапным приступом мизантропии, но тут послышались чьи-то шаги по снегу, и она с грохотом захлопнула дверь и заперла ее на все задвижки. Проверив, заперты ли ставни, она рассудила, что на сегодня сделано достаточно, и улеглась спать. Против ожидания, заснуть ей удалось без особого труда, однако сам сон был дурен. Она проваливалась куда-то среди града рушащихся сверху камней, дна все не было, увернуться от ударов – никакой возможности, она тщетно искала опоры и не находила, продолжала падать в неостановимом грохоте, орала от ужаса, захлебывалась криком, но грохот камней заглушал все – она не слышала собственного голоса. Сон был так явственен, что, проснувшись, она испугалась – уже в действительности, – не начался ли бред и не возвращается ли болезнь. Нет, она чувствовала себя вполне здоровой, если не считать несколько учащенного сердцебиения. «Это каменоломня, – хмуро сообразила она, плеская в лицо водой. – Каменоломня за Рыбьей Челюстью, куда я так и не свалилась. Просто вспомнилось, и нб тебе… Во сне ведь все не так, как в жизни…»
Расчесывая волосы, она принялась обдумывать дальнейшие действия. Лучше не выходить. Въезд назначен на завтра, но, безусловно, многие приехали заранее и в городе полно солдатни, среди которой наверняка хоть одна знакомая рожа да сыщется. Как бы сильно она ни изменилась за эти месяцы, возможность, что ее опознают, продолжает существовать. В хорошенький же переплет мы угодили, хоть в землю закапывайся! Впрочем, на Больших болотах было хуже. Там были топи, комары и змеи, а здесь свой дом и жратвы полная кладовка. И все-таки на Больших болотах она чувствовала себя увереннее.
Адриана натянула свое черное платье и собралась было готовить завтрак, и тут ей пришло в голову, что неплохо бы помолиться, чего она не делала уже невесть сколько времени. Она даже удивилась необычности такой мысли. Помолиться хорошенько, а не просто помянуть своих покровителей или зайти в собор во избежание пересудов! Опустившись на колени перед распятием, Адриана начала читать Pater noster, но никак не могла сосредоточиться – почему-то все время вспоминался орден. Это ее раздражало. Почему она не может молиться? Все могут! Вельф и тот может! А при чем тут Вельф? Ни при чем, правильно… Она долго не вставала, с озлоблением повторяя слова всех молитв, какие приходили на ум, и, так как не была уверена в действенности своего обращения к Богу, то прибавила также обещание в случае благополучного исхода дела совершить паломничество в Арвен и посетить все тамошние святыни, как бы это ни было опасно. Так или иначе, Лауда ей опротивела.
После еды она принялась раскраивать принесенную ткань, и это несколько ее успокоило, ибо отнимало слишком много внимания – она все перезабыла со времен Книза.
К вечеру появилась поденщица, и пришлось укладываться в постель, делать соответствующее лицо, сожалеть о том, что не увидит намечающихся торжеств, нет, ей не нужно ни лекаря, ни священника, да, она согласна отпустить Тильду пораньше, она в состоянии позаботиться о себе сама и пока что не нуждается в ее, Тильдиных, услугах… На прощание Адриана, хрипя и кашляя, попросила Тильду перечислить имена знатных сеньоров, которых ждали в городе. Не услышав имени Вельфа Аскела, выразила сомнение в Тильдиной осведомленности, а после клятвенных уверений в обратном проводила ее до дверей, держась за стены, и затем, как была, босиком, снова плюхнулась на колени и снова вознесла молитву, на сей раз благодарственную.
…Колокола звонили не переставая с той минуты, когда конь наследника вступил в пределы города, все время, пока он следовал по главным улицам, и до тех пор, покуда за последним из спутников принца не закрылась дверь ратуши. У Адрианы раскалывалась голова, а когда к трезвону прибавился еще приглушенный голос труб, она начала чертыхаться вслух. У нее не было ни малейшего желания приоткрыть ставень и посмотреть, что происходит. Поэтому она ничего не узнала ни о произносимых в ратуше речах, ни о торжественной мессе в соборе, ни о том, как с балкона дворца бросали в толпу монеты и сласти. Все это она могла бы себе прекрасно представить, если б захотела, но она в это время думала о Берте, доброй женщине из Нижней Лауды (муж ее был там скорняком), у которой Адриана провела с десяток дней, когда присматривала себе в городе дом. Берта тогда была на сносях и, пожалуй, уже должна родить, а Адриана до сих пор не удосужилась ее навестить – не потому, что забыла, а погрузившись в уныние и неподвижность. Это, конечно, было смешно в сравнении с надвигающимися событиями. Странник – тот и посмеялся бы, и занялся делом. Люди, которые ему не были нужны, его не интересовали. Его отношение к ним отличалось крайней простотой. Во-первых, он занимался своей работой. Затем, он ненавидел орденцев и баронов- изменников, был предан своему сеньору и своему королю. Адриана же никак не могла забыть, что кроме названных существует еще множество людей, просто людей, которые тоже хотят жить. К этой категории, кстати сказать, она причисляла и себя. Подобное различие во взглядах объяснялось тем, что Странник был политиком, а Адриана – нет.
Так она и мыкалась целый день. Не было ни желания есть, ни желания спать. Ничего не было. Было тошно.
Назавтра, судя по доносившимся с улицы звукам, веселье в городе шло вовсю. С визгом носились мальчишки, слышались пьяный хохот и песни. На каждом углу пылали костры, так что мороз не служил помехой. Во дворце, надо думать, пировали, и вообще словно раньше времени наступила Масленица. Адриана сидела у камина и шила, раз и навсегда посчитав, что общее веселье ее не касается. Но оказалось, что касается и даже очень.
Уже стемнело не только в затененной комнате, но и на улице, и Адриана собиралась пораньше лечь спать, когда услышала вопли, явно не относящиеся к праздничному веселью, а когда разобрала, что кричат: «Пожар! Горим!» – то насторожилась. Под окном послышался топот множества бегущих ног, и беспокойство ее возросло еще больше. Уж ей ли не знать, что такое пожар в городе! И горит вроде бы рядом… а жариться живьем нет никакой охоты. Но, может быть, это выдумка ловких воров, чтобы выманить добрых горожан из дому? Она рискнула приоткрыть ставень и выглянуть наружу. Гул голосов доносился совершенно отчетливо, и ей показалось, что она различает на снегу отблеск огня. После кратких размышлений Адриана решила выйти на улицу узнать, что делается, а то неизвестно, что еще придется предпринять… Все равно ночь…
