— А мы говорим — отвергаешь. Мы — создания искусственные, и все моральные кодексы прошлых времен относительно инцеста и всего прочего к нам совершенно не относятся, сам знаешь. Мы видим, что все твои слова — лишь отговорка, чтобы не делать того, чего тебе не хочется. Конечно, половое общение с нами ты можешь счесть мастурбацией, но в любом случае это не инцест! Мы не твои сестры. Мы с тобой вообще не родственники в обычном смысле слова; мы — это ты сам, вся наша наследственность получена от тебя. И раз мы любим тебя, а это так, и раз ты любишь нас, и это тоже так, то твои уловки — чистый нарциссизм, любовь к себе самому. И на сей раз, имей в виду, ты можешь проявить эту любовь. — Лазулия замолчала и вздохнула. — Вот и все. А теперь. Лор, пошли спать.
— Подождите, девочки! Лаз, значит, Иштар считает, что это безопасно?
— Я же сказала. Но ты не хочешь нас, и поэтому к черту все!
— А разве я говорил, что не хочу? Скажите-ка, почему, по-вашему, я перестал оглаживать своих очаровательных мартышек, когда они начали подрастать?
— О, дружочек!
— Наверное, я и впрямь нарцисс, поскольку считаю, что обе мои идентичные копии — самые привлекательные из всех блудливых девок, которых я видел.
— Неужели? Ты действительно так о нас думаешь?
— Я все сказал. И перестаньте дрожать подбородками! Едва вы начали созревать, я сразу же спрятал руки подальше. Так значит, Иштар утверждает, что все хорошо, то есть не запрещает! Ну тогда, в порядке исключения, я мог бы уделить каждой из вас по паре минут.
Лорелея охнула.
— Лаз, ты слыхала?
— Слыхала. По две минуты. И только-то! Грубиян, неотесанный и вульгарный. Я возмущена, более того — взбешена.
— Но мы соглашаемся…
— …и немедленно!
Da capo: I. Зеленые холмы
Звездная яхта «Дора» зависла в двух метрах над пастбищем, диафрагма нижнего люка раскрылась. Лазарус обнял на прощание Лази и Лори, спрыгнул на землю, упал, поднялся и поспешно отбежал подальше от поля двигателей. Помахал рукой, и корабль поднялся, превратившись в круглое черное пятнышко на фоне звездного неба. А потом исчез. Лазарус быстро огляделся вокруг. Большая Медведица… Полярная звезда… о'кей, забор там, за ним — дорога и — клянусь духом Цезаря! — бык!
Лазарус перепрыгнул через забор в нескольких футах от морды быка и бросился бежать. Выскочив на середину грязной дороги, вдоль которой тянулись канавы, он остановился и подумал, что после такой пробежки выглядит не лучшим образом. Потом ощупал карманы, особенно запасной, спрятанный под нагрудником комбинезона, — все оказалось на месте. Не хватало только привычного бластера на бедре, однако любое оружие такого типа в этом времени и месте было бы, мягко говоря, неуместным. Поэтому Лазарус ограничился настоящей финкой.
А где же шляпа? Осталась в канаве? Нет… она лежала в десяти футах от забора… все равно что в десяти милях — бык по-прежнему наблюдал за ним. Что ж, без шляпы можно обойтись, а если кто-нибудь обнаружит ее и решит, что она какая-то не такая, — он-то при чем? Кто скажет, что шляпа принадлежала ему? Значит, о ней можно забыть.
Так где же Полярная звезда? Городок должен находиться в пяти милях от дороги, там, куда полетела эта горлица. И Лазарус двинулся в путь.
Лазарус остановился перед типографией газеты «Демократ» графства Дейд и стал разглядывать газетные полосы в витрине. Но он не читал, он думал. Нужно было успокоиться и решить, что делать дальше. Он прочел в газете дату и теперь пытался вспомнить, что с ней было связано. Первое августа 1916 года. Тысяча девятьсот шестнадцатого?
Он заметил в стекле отражение шедшего вдоль тротуара мужчины: немолодой, толстый, пояс с кобурой едва сходился на пузе, на правом бедре огромный шпалер, слева на груди звезда, в остальном он был одет почти как Лазарус.
Лазарус рассматривал первую страницу «Канзас-Сити джорнэл».
— Привет.
Лазарус обернулся.
— Доброе утро… шеф.
— Просто констебль, сынок. Гостишь в наших краях?
— Да.
— Проездом? Или остановился у кого-либо?
— Проездом. Ищу работу.
— Неплохой ответ. И чем же ты занимаешься?
— Вырос на ферме, а сейчас механик-универсал. За честный доллар сделаю все, что угодно.
— Ну, скажу тебе, нашим фермерам работники сейчас не нужны. Что до остального — летом дела идут не быстро. Ммм… кстати, а ты… ммм… не из этих, не из интернационалистов, а?
— Интер… чего?
— Сынок, ты что, газет не читаешь? Мы люди приветливые, гостям рады всегда. Но не таким.
Представитель местной власти поднял руку, чтобы утереть пот, и сделал опознавательный жест ложи. Лазарус знал ответ, но решил воздержаться. Пристанет еще: а к какой ложе ты, собственно, принадлежишь? Незачем нарываться.
Констебль продолжал:
— Ну что ж, раз ты не из них, рад видеть тебя в наших краях. Может, кому-то и понадобится помощь. — Он взглянул на первую страницу, которую Лазарус якобы читал. — Ужасные штуки эти подлодки, правда?
Лазарус кивнул.
— И все же, — сказал офицер, — если бы люди сидели по домам да занимались каждый своим делом, ничего бы не произошло. Живи и не мешай жить другим, так я всегда говорю. К какой церкви ты принадлежишь?
— Ну, родня моя — пресвитериане.
— Да? Значит, не часто бываешь в храме. Что ж, я и сам иногда пропускаю службы, когда клев хороший. Видишь там церковь, чуть подальше? Колокольня за вязами. Найдешь работу — приходи как- нибудь в воскресенье к десяти утра. Мы — епископальные методисты, но разница невелика. Наше общество терпимо.
— Благодарю вас, сэр, непременно зайду.
— Хорошо. Повторяю, мы — народ терпимый. В основном у нас методисты и баптисты. Но на фермах иной раз попадаются и мормоны. Хорошие они соседи; всегда платят по счетам. Есть несколько католиков, и никто ничего против них не имеет. У нас даже есть еврей.
— Похоже, у вас очень неплохой городок.
— Это так, все свои, живем честно. И вот еще что. В полмили за церковью выставлен знак, ограничивающий городские пределы. Если не найдешь работы и жилья, чтобы был за ним еще до заката.
— Понимаю.
— Иначе я сам выдворю тебя из города. Без всякой грубости — просто так положено. У нас после заката — ни бродяг, ни ниггеров. Сынок, не я здесь устанавливаю правила; я их только выполняю. Это наш судья Марстеллор не любит бродяг. Кое-кто из наших добрых леди жалуется: у них, видишь ли, белье с веревок крадут и тому подобное. Тогда плати десять долларов или садись на десять суток. Плохо не будет — каталажка прямо у меня в доме. Деликатесов не обещаю, поскольку на каждого заключенного мне выдают лишь по сорок центов в день. Если хочешь, добавь пятьдесят центов — и будешь есть так, как мы.
