[ст. 22. Слышит…… Стоит рак в розовом блеске.
ст. 23. Все заглушает тихая, вечерняя песня.
ст. 24. Слушает вечернюю песню. Слушает далекую зо́рю.
ст. 25. Точно подул ветерок с негой и лаской.
ст. 26. Но и в ночи звучит нищета, и в ночи свинец копошится.
ст. 27. И горька сладкая песня. И сладка горькая.]
ст. 28. И сам колдун побежал на призывный голос из палат воровских и виттовых.
ст. 29. Вот несется согбенный и старый… Простирая руки… Развевается плащ… багряный… блестят запястья и корона… Звенят кольца и обручи.
ст. 30. И сам старик побежал на призывный голос из палат воровских, из палат виттовых.
ст. 31. Вот… на голой скале… Вечеровы́м блеском осыпанный бледный царь-вор проклинает угодников своих. Грозит сухая рука…
ст. 32. Вот на голой скале озаренный старик! Вот звучит горькая песенка.
ст. 33. И бежит голь к королю своему, и ковыляет убожество к пророку своему… Собираются у старика своего справлять зори багровые.
ст. 34. И пришли… И стали… Все худые, все бледные… старики седые, <де>ти… дети.
ст. 35. Пришли… Стали… Молчат…
ст. 36. Глянул на них царь взором пронзительно-ясным.
ст. 37. Убожество понял и наготу понял вечерний старик.
ст. 38. Пали на колени юродивые, моля о милости.
ст. 39. Потрясая худыми руками, обнимая колени вечернего богача, плача об убожестве своем.
ст. 40. И дрожал вечерний, и молчал вечерний пред бедными.
ст. 41. И бедные не поняли, спрашивая: «Что сие?»… Справили зори багровые… Настала ночь… Молчал старик… Слышался голос из черноты вечной, бездонной, пустой, но небесной… Горели звезды… Голос Вечности великой, Вечности Правящей…
ст. 42. Плакал старик многовековой о ничтожестве своем.
ст. 43. Плакал люд темный о ничтожестве своем.
ст. 44. Была тишина пред грозовым ненастьем…
ст. 45. Уж желтые тучи неслись бесформенными клоками, озаренные гаснущим пожарищем.
ст. 46. Уже птицы и звери укрылись в жилищах своих, и все рыбы ушли на дно морское.
ст. 47. Кто-то Грозящий, кто-то Бредовый навалился на бедную землю.
ст. 48. Вот, вот — все слетит с места, все полетит к бесконечному… и уже в воздухе стоит бесконечное… Уже льются песни на фоне Вечности Святой, Вечности Суровой, Великой Вечности!
ст. 1. Дерево: патриарх многовечный. Чудовищно запрокинулось в немом, но безумном экстазе… с иссохшими ветвями к небу… Просит бури.
ст. 2. Летит буря.
ст. 3. Взревел сухой дуб, изломанный титан.
ст. 4. И песне внимали.
ст. 5. И как будто горькие слезы, и как будто поздние слезы искупления проли́лись над бедной землей.
ст. 6. То не дерево пело… То дитя, больное и замученное.
ст. 7. Вот заревой нищий, весь трепет и песня… Склонился народ и внимал песне.
ст. 8. И как будто идет Бог Ветхого Завета… И как будто склонились деревья…… Тронулись в поле одинокие былинки… Бог Ветхого Завета, помилуй нас.
ст. 9. Рассы́пались города. Пустыня засыпала золото и роскошь… Шелк и бархат — все, все это скрылось навеки из мира.
ст. 10. Ужас и бред сменились чем-то смутным, чем-то неопределенным… Какой-то горькой печалью.
ст. 11. И уже ведун не ведун, а нищий весь седой, весь смиренный.
ст. 12. Вот он удаляется молиться Тому, кто вдруг заговорил в нем… Кого все забыли, но Кто никого не забывал; всех любил и печалился за всех.
ст. 13. Вот человечество забывается, как больное дитя в люльке… Вот Кто-то Незримый и Ласковый ходит по бедной земле.
ст. 14. И раскачивает люльку больного ребенка, и покрывает его поцелуями…
ст. 15. Никого… Одни облака — титаны небес и степей — поднялись над горизонтом… И застыли на небе… И, застывши, плывут и плывут.
ст. 16. Спи, спи, измученное дитятко! Спи до радостного пробуждения…
ст. 17. Никакой ужас, никакая раскаленность не потревожит твоего глубокого сна.
ст. 18. Кто-то весь Радужный, весь Воскресный, Чистый, Убаюкивающий над тобою склонился и крыльями опахивает.
ст. 19. И ласкает, и нянчит спящего… Тянется черная ночь… В кипарисовых гробах все спят, все покоятся.
ст. 1. Только один не спит, один не успокоится.
ст. 2. Это тот, кто был богат и страшен; и кто смиренен и кто беден стал.
ст. 1. В пустыне дикой стоит мелодия Вечности и песни в унылых сагах.
ст. 2. И равнины в покое, и песни на горизонте в унылых сагах.
ст. 3. Проходят дни за днями, проходят года, десятки лет бешеном потоке Вечности… Встает солнце… И садится солнце… И пески поют суровую песню… И никого… И кости погибших порою торчат из песку.
ст. 4. Настает Архангельская ночь холода и чистых стремлений. И субботний закат красен и весь объят холодным огнем.
ст. 5. Спускается Архангельская ночь холода и чистых стремлений.
ст. 6. Гаснут вечерние зори.
ст. 7. Кучи титанов степных точно глыбы гор на горизонте.
ст. 8. Плывут из-за горизонта титаны синие и тают, и тают.
ст. 9. Точно само зло, испаряются они в чистоте и суровости.
ст. 10. У самого края небес один, один, взволнованный, синий, великан застыл, распростертый в замирающем огне заката.
ст. 11. С подъятыми к небу руками.
ст. 12. Застыл в последней вспышке злобы. Застыл, и спустилась ночь.
ст. 13. В ту пору один, один, взволнованный, старый, бродил он в холодном закате: тот, кто был богат и злобен и кто беден, одинок стал.
ст. 14. Уже много веков все спят, все покоятся… Только один он не уснет, не успокоится, а грехи мировые, грехи кровавые замаливает.
ст. 15. Встает солнце, и садится солнце, и пески поют унылую сагу.
ст. 16. И просил он покоя и снисхождения.
ст. 17. Но не было покоя, ни снисхождения. Суровая пустыня молчала. Стонали пески, проносясь в отдалении.
ст. 18. Настала ночь холода и чистых стремлений, но пустыня молчала. Зажглись звезды крупные и молчали.
ст. 1. Ночь… Тысячелетия бегут… Все ночь.
ст. 1. Летит ураган в пустыне мировой, пустыне холодной.
ст. 2. И небеса затянуло, и горизонты: море песков несется в пустыне, море песков над пустыней… Летит ураган в пустыне мировой, пустыне холодной.
ст. 3. Чей голос в буре звучит небывалым призывом?
