восемьдесят шесть тысяч марок и вылетел в Мюнхен.
— Надеюсь, этот мой костюм вас устроит? — первым делом осведомился Карус — Или я вам опять не угодил?
Разговор происходил на явке, то есть на одной из квартир, снимавшихся Федеральной секретной службой на имя подставного лица и использовавшихся для особо неприятных встреч и переговоров, проводить которые в ресторане или гостинице нельзя было.
Кессель ничего не ответил. Он знал, что в соседней комнате сидит человек, записывающий разговор на магнитофон.
— Вам что, нечего мне сказать? — не выдержал Карус. принимаясь расхаживать по комнате.
— Почему же, — отозвался Кессель — Я привез деньги.
— Какие еще деньги?
— За бумагу плюс выручка от продажи сувениров. Восемьдесят шесть тысяч марок. Счета прилагаются.
— Да знаете ли вы…
— Знаю, — прервал его Кессель. До сих пор он колебался, какую позицию занять. В конце концов, он действительно был виноват — и в несоблюдении режима, и в невыполнении приказов, и в превышении полномочий, словом, в грубейших нарушениях дисциплины Какое-то время Кессель был готов даже отступить, признать свою вину, посыпать голову пеплом и просить дать ему возможность исправиться… Но. увидев Каруса (в этот раз костюм у него был бежевый), он понял, что отступление — худшее из всего, что он мог бы сделать. И его ответ, очевидно, прозвучал достаточно дерзко, потому что Карус вздрогнул и остановился.
— Что вы знаете? — закричал он.
— Знаю, что вы работали на чехов и на египтян, что вас накрыли в Париже и могут в любую минуту отправить за решетку…
Карус бросился в соседнюю комнату.
— …И ваш сегодняшний костюм меня тоже не устраивает, — крикнул Кессель ему вдогонку.
До Кесселя донеслась короткая перебранка, после чего хлопнула входная дверь. Карус вернулся в комнату и сел.
— Откуда вам это известно? Сотрудника я отослал. Магнитофон выключен. Хотите убедиться?
— Благодарю вас — отказался Кессель.
— Вообще идея, конечно, превосходная, — сказал Карус — Продавать им мусор! Дорогой мои почему же вы сразу не обратились ко мне? Мы бы развернули такое дело..
— Нам бы не разрешили, — возразил Кессель.
— Так что же нам теперь делать? — спросил Карус. стараясь придать голосу дружеский оттенок («Берегись!» — сказал Кесселю внутренний голос. В этот раз он, видимо, был прав).
— Не знаю, — ответил Кессель, — Буду очень рад, если вы примете у меня эти восемьдесят шесть тысяч марок…
Карус задумался.
— …И распишетесь в получении, — закончил Кессель.
— Дорогой мой коллега Крегель! — начал Карус («Берегись!» — еще раз предупредил Кесселя внутренний голос). — Деньги-то беспризорные, они, можно сказать, ничьи. Заберите их лучше обратно в Берлин, от греха подальше.
— А что я там с ними буду делать?
— Не знаю. Во всяком случае, Центру они не принадлежат.
— Выходит, они — мои?
— Видимо, да, — пожал плечами Карус — Да, скорее всего, так и есть.
— Значит, я могу идти?
— Да, спасибо, — отозвался Карус.
«За что спасибо?» — удивился про себя Кессель, а вслух ответил:
— Пожалуйста.
Вот так и получилось, что Кессель среди бела дня оказался на улице Принца-Регента с чемоданом в руке, в котором лежало восемьдесят шесть тысяч марок. Других вещей у него с собой не было. Была пятница, одиннадцатое ноября. Все произошло так быстро, что он даже забыл, кому собирался позвонить.
Через дорогу находилась церковь Архангела Гавриила — вторая по красоте из всех церквей Мюнхена, как сказал однажды Якоб Швальбе. Может быть, пожертвовать эти деньги церкви? — подумал Кессель. Он вошел внутрь. Храм был величествен и пуст. В одной из ниш горела лампада. В храме царил полумрак, и надписи на церковных кружках трудно было разобрать. Одна такая кружка, целая бочка, стояла возле самого входа: «На новый орган». Кессель не имел ничего против органов, он даже был готов снабдить Архангела Гавриила новым органом — но не через такую
Кессель решил дать смотр лебедям, выискивая самого гадкого утенка. В одном углу он увидел совсем крохотную кружку. «Хлеб Св. Антония для бедных», стояло на ней. Отдам-ка я эти деньги Святому Антонию, подумал Кессель. Пускай бедные поедят еще чего-нибудь кроме хлеба. Например, омаров. «Омары Св. Антония для бедных». «Икра Св. Антония»…
Впрочем, никто, видимо, не предполагал, что бедняков Св. Антония будут угощать икрой: щель в кружке была узенькая, в нее проходили только монеты. Придется обойтись органом, подумал Кессель. В церкви было холодно, и он начал зябнуть. Кружка для органа была рассчитана и на крупные пожертвования: кроме щели для монет, в ней была еще дырка побольше, куда можно было пропихнуть свернутую банкноту.
Деньги на орган собирали с 1974 года, прочел Кессель. «На 1 октября 1978 г. собрано: 54281 мар. 44 пф.» Если прибавить еще 86000, прикинул Кессель, то на 11 ноября 1978 года будет собрано 140281 марка 44 пфеннига.
Сколько вообще стоит орган? Если они сообщат, что собрали уже больше ста сорока тысяч, может быть, ординариат выделит им недостающую сумму?
Заскрипела дверь, но не входная, а впереди, возле алтаря. Из нее вышел старик в сером рабочем халате и, привычно перекрестившись, стал передвигать кадку с самшитом. Это обошлось Архангелу Гавриилу в восемьдесят шесть тысяч марок. На то, чтобы свернуть и просунуть в дырку восемьдесят шесть тысячемарковых банкнот, у Кесселя наверняка ушло бы какое-то время. Возможно, ему пришлось бы даже проталкивать банкноты пальцами или чем-нибудь еще. Старик немилосердно толкавший кадку, не преминул бы спросить, что он там делает. Поверил бы он, что Кессель хочет пожертвовать храму восемьдесят шесть тысяч марок? Вряд ли. Скорее, он принял бы его за церковного вора или решил, что Кессель украл где- нибудь эти восемьдесят шесть тысяч.
Кессель перекрестился и вышел. Нет, лучше отвезти их в церковь Святой Троицы где была кружка с самой удивительной надписью. О ней ему тоже рассказал Якоб Швальбе. Кружка была старинная, из кованого железа. Витиеватая готическая надпись на крашеной железной табличке гласила: «Призирайте на нужды убогих». Точнее, таков был ее первоначальный вариант; позже кто-то усомнившись в его правильности, залепил лейкопластырем букву «х» в слове «убогих», надписав сверху «м».
Кессель сел в такси. Однако чем дальше он отъезжал от церкви Архангела Гавриила, тем больше удалялся от мысли пожертвовать деньги церкви. Через десять минут он сказал таксисту: «Нет, знаете, я передумал. Не Пачелли, а Эдуард-Шмидтштрассе, гимназия имени Песталоцци».
Из гимназии вышли несколько учеников. Все они были в кроссовках «Поколение потноногих, — как выразился однажды Швальбе, — разве можно все время ходить в кроссовках?»
Кессель поднялся на второй этаж. На одной из дверей висела табличка: «Фрау Граннер, секретарь». Кессель постучал. «Войдите!» — отозвался женский голос. Кессель был поражен, увидев за письменным столом молодую и очаровательную даму. Из своей школьной юности он вынес твердое убеждение, что
