— Энрико Тозелли, — прокричал Бруно в ухо Альбину Кесселю, — был итальянский композитор. Кронпринцесса Саксонская по нему с ума сходила и в конце концов даже вышла за него замуж. Так что он в некотором роде тоже родственник, потому что кронпринцесса была урожденная эрцгерцогиня Габсбург- Тосканская. Из младшей линии герцогов Тосканских, если тебе это что-нибудь говорит, конечно.
— А как же! — заверил Кессель.
Второй из зашедших последними гостей был маленького роста, носил очки с очень толстыми линзами и таскал с собой большие напольные весы и складной стул.
— Бени, — крикнул ему Бруно, — давай сюда свой стул! Кружку пива Бени, если он даст мне стул!
Бени разложил стул, и Бруно плюхнулся на него всем своим весом, так что шарниры затрещали; однако стул выдержал.
— Может, кто-нибудь хочет взвеситься? — робко спросил Бени, «когда „Серенада“ Тозелли смолкла, но поглядел при этом только на Альбина Кесселя, хотя фраза была как бы обращена ко всем.
— Да пошел ты со своими весами, ну? — огрызнулся Камикадзе.
— Может, хоть вы взвеситесь? — повторил Бени жалобно — Сейчас почти никто не хочет взвешиваться, — сказал он, стягивая со своих весов потрепанный клеенчатый чехол.
— Если ты не заткнешься, — пригрозил Камикадзе, — ты у меня вылетишь на улицу вместе со своими долбанными весами.
— На улицу не надо, — возразила барменша, — лучше в туалет.
— А если они взвеситься хотят? — спросил Бени, не сводя глаз с Альбина Кесселя. — Весы у меня точные. Я отлаживал их ежедневно. Вот только взвешиваться сейчас никто не хочет. Все сами себе весов понакупили, — Бени извлек из кармана крохотный блокнотик и огрызок карандаша.
— Десять пфеннигов, — шепнул он, поплевав на грифель, — и вы получите вот такой листочек с вашим точным весом. Всего десять пфеннигов!
— Он с ними на рынке сидит, — пояснил Бруно, — а если есть ярмарка, то на ярмарке. А если ничего нет, то прямо тут, на Луизы Киссельбах, где трамвайная остановка.
— Да и то если полиция не гоняет, ну, — добавил Камикадзе.
На это Бени возразить не осмелился, продолжая смотреть на Кесселя не просто жалобно, но уже совершенно умоляюще.
Кесселю вспомнился человечек в черном, стоявший вчера утром перед его дверью.
— Фигня все это, — высказал свое мнение Камикадзе — И сам он, и весы эти его паршивые. Вот никто и не взвешивается.
— Неправда, — робко сказал Бени, — у меня сегодня четыре человека взвесились.
— А вчера, ну скажи, псих? — настаивал Камикадзе.
Бени молчал.
— Вот видишь, — захохотал Камикадзе, — ну!
— Приглашаю всех взвеситься, — наконец решился Кессель, — плачу я. Включая хозяйку.
— Великолепно, великолепно! — вскричал прокурор — Чтобы взвесить Бруно, на весах делений не хватит!
— Жопа ты после этого! — пробасил Бруно.
Первым на весы встал Кессель. Склонившись почти к самому полу. Бени всматривался в указатель своих старомодных весов, чтобы установить точный вес. Потом поднес блокнотик к левому глазу — очевидно, тот лучше видел, — написал красивым почерком «72 кг», оторвал листочек и вручил Кесселю.
— Теперь наша дорогая хозяйка, — пригласил Кессель.
— Оставьте меня в покое, — ответила та. Она мыла бокалы.
— Нет уж, нет уж, давай! — развеселился Бруно.
— Ну хорошо, — вздохнула барменша, вытерла руки фартуком и, подняв перегородку, вышла из-за стойки.
«82 кг», написал ей Бени. Когда барменша снова удалилась за стойку, Бени притянул Кесселя к себе и доверительно прошептал:
— Я скостил ей целых десять кило; надо же быть джентльменом.
Потом взвесился прокурор, а за ним, после ряда препирательств, и Камикадзе. Так как Папаня отказался сойти со своего места, Кессель с прокурором подняли его вместе с бочонком и поставили на весы, а потом отнесли обратно к камину. Последним на очереди был Бруно, кит в кудряшках.
— Великолепно, великолепно! — веселился прокурор. Бруно снова потребовал «Ла Палому». Камикадзе и Бени пришлось помочь Бруно подняться со складного стула. Делений на весах, кстати, хватило, хотя и в обрез: «149 кг».
Камикадзе даже не взял своего листочка, остальные тут же бросили их на пол. Альбин Кессель достал бумажник и, аккуратно сложив листочек, вложил его туда, чтобы порадовать Бени.
— Сколько с меня? — спросил Кессель.
Бени упаковал весы в чехол, быстро сложил свой стул, пока на него снова не обрушился Бруно, и сосчитал.
— За бочонок плата отдельная, — сообщил он. сверкнув глазами за своими толстыми линзами. Кессель дал ему марку:
— Сдачи не надо.
Вскоре после десяти прокурор ушел; к тому времени в баре появились еще гости, среди них одна сухопарая, сильно накрашенная старая дама, чей резкий голос с явственным северогерманским акцентом буквально прорезал спертый до невозможности воздух. Одного из посетителей звали Виктором. Он торговал антиквариатом — так, по крайней мере, утверждал он сам, хотя, скорее всего, был просто старьевщиком, — и держал в руках смокинг на вешалке, упакованный в пластиковый мешок. Этот смокинг (Виктор называл его «фраком») он, по его словам, только что приобрел у одного принца из дома Гогенцоллернов. Он предложил прокурору купить его, но тот только смеялся да кричал «великолепно, великолепно!», то ли не замечая, то ли не желая замечать более чем серьезных намерений «антиквара». Вамбо упорно воспринимал это как забавную шутку и даже не согласился примерить «фрак». Виктора это просто из себя выводило. Возможно, именно поэтому прокурор и удрал.
Прокурор собрал документы, запихнул их в портфель и ушел, оставив свой бокал с мутно-желтым коктейлем не допитым более чем на треть.
«Ла Палома» звучала уже в четвертый или в пятый раз. Гостей было уже слишком много, чтобы вести общий разговор. Общество распалось на группы. Папаня уснул на своем бочонке у камина.
Когда Альбин Кессель, оставшийся на какое-то время без собеседника, взглянул на часы (было четверть одиннадцатого) и решил, что в половине одиннадцатого пойдет и позвонит в дверь к турчанке Сузи, раздумывая, не потратить ли ему оставшиеся двадцать минут на небольшую прогулку вокруг квартала, он еще не знал, что кульминационный момент вечера еще впереди и что ему предстоит сыграть в нем главную роль, хоть он и был, так сказать, «чужаком» в этом баре.
Альбин Кессель стоял примерно у середины стойки. Слева стоял Камикадзе, повернувшись к нему спиной, справа — кто-то из новоприбывших, тоже смотревший в другую сторону. Кесселю, опиравшемуся левым локтем на стойку, захотелось переменить позу; положив на стойку и правый локоть, он переставил ноги и почувствовал, что наступил на что-то мягкое. Он поглядел под ноги.
— Прокурор забыл свой портфель, — сообщил Кессель барменше, делавшей что-то прямо напротив него по ту сторону стойки.
— Он еще придет, — ответила та, не отрываясь от работы — Никогда еще не бывало, чтобы он ушел
Бокал прокурора, наполненный более чем на треть, все еще стоял перед Кесселем.
— Поэтому вы и не убираете бокал? — догадался Кессель.
— Да, — подтвердила барменша.
— А что это?
— Вот это?
— Да.
